глазами молодого человека, стоявшего в некотором от него отдалении, но слышавшего их спор. Казалось, он живо интересовался предметом ссоры и, видимо, глубоко сочувствовал Огильви. В его лице было что-то такое, что сразу привлекло внимание Огильви, несмотря на возбуждение, в котором он находился. Некоторое время он не мог отвести глаз от этого юноши, а когда перестал смотреть, то только для того, чтобы подумать о его необыкновенной красоте.

      И действительно, этот юноша заслуживал внимания. Черты его лица своей нежностью и совершенством представляли резкий контраст с грубыми и пошлыми физиономиями, окружавшими его. При безукоризненной правильности лица он напоминал Гебу[30] своим изящно очерченным подбородком, точно так же как и своими не покрытыми еще пушком возмужалости устами, выражавшими любезную приветливость и пылкую страстность. Но теперь уста эти были сжаты, а гордые и тонкие ноздри расширились от гнева.

      По наружности этому юноше можно было дать не более шестнадцати лет, а гибкость его тонких, почти женственных, хотя и вполне соразмерных рук доказывала его раннюю молодость; лишь огненные глаза, светившиеся умом, выражали решимость и отчаянное не по годам мужество. Пряди волос, черных как смоль, оттеняли его лицо, оливковый цвет которого выдавал в нем уроженца юга. Одежда его, не имевшая, впрочем, в себе ничего необыкновенного, не походила ни на костюм студента университета, ни на костюмы, бывшие в употреблении у добрых граждан Парижа. Маленькая шапочка из черного генуэзского бархата была надета набок, плащ из той же материи, но более широкого покроя, чем это было модно, застегивался золотой цепочкой и был драпирован с намерением по возможности скрыть стройность стана и придать больше мужественности узким плечам.

      – Я возбудил ваше любопытство, молодой человек, – сказал Огильви, видя, что тот не сводит с него глаз, и делая несколько шагов, чтобы приблизиться к нему. – Могу ли вас спросить, к какой академии вы принадлежите?

      – Я не принадлежу ни к одной из ваших школ, – отвечал юноша, отодвигаясь при приближении шотландца. – Я иностранец, привлеченный желанием узнать исход диспута, которым интересуется весь Париж, затесавшийся необдуманно в толпу, из которой я охотно бы вышел, если бы только была возможность, и вынужденный теперь ожидать конца, который, как я надеюсь, – добавил он нерешительно и слегка краснея, – будет торжеством вашего несравненного соотечественника. Признаюсь, я не менее вас надеюсь на его успех.

      В голосе незнакомца слышалась гармония, чудно отзывавшаяся в сердце Огильви.

      «Я бы поклялся спасением своей души, – подумал он, – если бы эти слова не были произнесены этим мальчиком, что я слышу голос моей миленькой, говорящей со мной Марион, как она обыкновенно делала это в те летние, давно минувшие ночи и в стране, очень далекой отсюда; и если бы эти глаза не были так велики и так черны, я бы поклялся, что это ее взгляд. Клянусь святым Андреем, сходство удивительное! Мне хотелось бы узнать, не земляк ли он мне и ради чего он так горячо высказывается за Кричтона».

      – Эй,