Поручик глубоко вздохнул и задержал в груди воздух. Это помогало сосредоточиться. И, точно! Родилась мысль, достойная всестороннего рассмотрения.
Ванда все эти дни дулась на Орлова и нарочно не отвечала на его письма, хотя читать их было приятно. Решила помучить молодого человека, не прощать же сразу! Мало того, что не смог соответствовать, бессилие, понимаешь, навалилось, так ещё и домой не проводил, противный! Ночью одну отпустил, по темным улицам! А ежели б разбойники напали по дороге? Или, того хуже, насильники? Мало ли, что она не велела провожать себя! Мог бы сзади ехать тихонечко верхом, как бы незаметно. Насильники – прыг из темного переулка, а тут месье Орлов: ба-бах из пистолетов! А потом саблей – р-раз! И голову долой! … Нет, ежели насильник, то лучше не голову, а…
Вспомнила, как в среду Леонард гарцевал на своём гнедом ахалтекинце, безуспешно пытаясь поймать её взгляд. Ничего, пусть потомится! Она уже знала, что будет дальше: притащится в понедельник, будет с видом побитой собаки заискивающе заглядывать в глаза, вилять хвостиком… Но она будет холодна, как мрамор! Да! А когда даст подарок (интересно, что он придумает? Уж наверное, что-нибудь посолиднее, чем картиночки-часики!), Ванда позволит поцеловать руку… самые пальчики!
Купец первой гильдии Севостьян сын Кондратьев Алтухов вернулся в пятницу домой на два часа ранее обычного. Жена Акулина, увидев его, встревожилась:
– Уж не захворали ли, Севостьян Кондратьевич? Али худое что приключилось?
– С чего ты взяла? – ухмыльнулся купец, проходя в горницу.
– Так ведь раненько сегодня Вы с конторы вернулись… – растерянно улыбнулась Акулина, уже понявшая, что наоборот, приключилось хорошее.
– Вот ты меня накорми, напои, в бане попарь… нет, в бане не надо сегодня, а потом и спрашивай! – Севостьян уселся в кресло и протянул ей ноги, чтобы сняла сапоги.
Сменив сапоги на ковровые домашние туфли, а сюртук на уютный халат, пересел к столу, на который кухарка уже тащила закуски и самовар.
Алтухов был ювелиром, самым богатым на Москве. Учился в Амстердаме, куда послал его покойный папаша, тоже ювелир. Во время пожара 1812 года умудрился сохранить и дом, и магазин, и ценности – благодаря благочестию и щедрым пожертвованиям на церковь отвел Господь от беды. Сейчас, когда Москва отстраивалась заново, коммерция шла бойко, лучше прежнего.
Выпив стопку анисовой и закусив икоркой, принял от жены чашку чая. Заложил за щеку кусок сахару, и, шумно подув, отпил из блюдечка. Чай был отменный, и заварен, как положено. Акулина терпеливо ждала, когда супруг начнет рассказывать.
После третьей стопки и второй чашки, придя в окончательно гармоническое состояние, Севостьян начал:
– Приходит, значит, сегодня поутру в магазин офицер военный. Парамошка к нему: чего, мол, изволите, Ваше благородие? А он: покажи-ка мне, что из бриллиантов есть. Парамошка разложил, что было: серьги,