А, быть может, на «Геренову Дидону» указал Пушкину сам хозяин? И надо полагать, что разговор меж поэтом и князем тем мартовским днем шел и о недавнем, столь нашумевшем в Москве представлении – живых картинах у князя Голицына.
Старый князь большой знаток женской красоты. Женолюбив – в его жилах клокочет знойная татарская кровь. Княжий «гарем» так и остался тайным, и уже никому не узнать, сколько красавиц – русских, итальянок, француженок – являли свою снисходительность российскому меценату. По свидетельству известного историка Д.Н. Бантыш-Каменского: «Князь Николай Борисович Юсупов … даже в старости маститой приносил дань удивления прекрасному полу».
Ценитель изящных искусств. Ценитель женской красоты. И уж не мнением ли князя Юсупова о двух юных московских красавицах интересовался тогда Пушкин? И был несказанно рад, что восторги старого вельможи оказались созвучны его чувствам!
Я слушаю тебя: твой разговор свободный
Исполнен юности. Влиянье красоты
Ты живо чувствуешь. С восторгом ценишь ты
И блеск Алябьевой и прелесть Гончаровой.
Каждой из красавиц воздано должное.
Живая картина, в коей участвовала Натали Гончарова, и с таким блеском, что, и сама того не желая, заставила говорить о себе всю аристократическую Москву, удивительнейшим образом связана с шедевром из собрания русского мецената князя Николая Юсупова.
И этим двум картинам – живой и живописной – суждено было стать знаковыми в истории любви Пушкина и его избранницы!
Картина французского живописца после смерти старого князя, последовавшей в июле 1831-го (и вызвавшей эмоциональный отклик Пушкина: «Мой Юсупов умер»), еще несколько лет служила украшением дворца в Архангельском. Затем, по воле князя Бориса Николаевича Юсупова, единственного сына-наследника, ее в числе других шедевров доставили в Петербург.
Случилось то, по странному стечению обстоятельств, в 1837-м, в год смерти поэта. В январе из Архангельского был отправлен первый обоз с часами, зеркалами, скульптурой, а в феврале в северную столицу на набережную Мойки (!), во дворец князей Юсуповых, прибыл второй – с самыми дорогими полотнами из фамильной галереи. Была среди них и «Геренова Дидона»…
В то же самое время Наталия Николаевна, обессилевшая от горя и слез, вместе с осиротевшими детьми покидала дом на набережной Мойки, оставляла Петербург… Как знать, не пересеклись ли в том печальном феврале пути живописной Дидоны, великой вдовы древности, и Наталии Пушкиной, вдовы поэта?
Необъяснимые «странные сближения»! А в покинутом доме, в последней петербургской квартире поэта, среди рукописей и книг затерялась небольшая картинка. На листке бумаге – любительский акварельный набросок, повторявший картину Герена: младшая сестра Дидоны, в тюрбане и тунике, грациозно облокотилась на спинку античного ложа. По краю листа надпись