Дмитрий Ильич внимательно слушал это откровение своей дочери и снова убеждался в своей отцовской несостоятельности. Мало, оказывается, платить за квартиру, газ и свет, покупать платья и обувь, требуется гораздо большее от сложной должности отца, и особенно в этот период, когда формируется… когда недостаточно сюсюканья, мимолетной ласки и сентиментальных писем издалека.
Слова дочери звучали как упрек, и, чем они были мягче, тем острее боль. Да, он порой убегал куда-то на край советской земли, забирался в дальние гарнизоны, залезал в атомную субмарину, встречался с интересными людьми и заряжался их энергией. А дочь оставалась почти на произвол судьбы, и ей приходилось самой познавать, оценивать, приобретать привычки. Ему ничего не стоило пригласить к себе Лезгинцева, наградить его ореолом и – невольно подготовить почву… Получилось почти по-книжному: «Она меня за муки полюбила, а я ее за состраданье к ним».
Междугородная дала Москву. Разговор с женой продолжался недолго: опять – Зоенька… «Прости меня, не брани ее, мы решили неосмотрительно, по-бабски, но я иначе не могла, потому Зоенька…»
– Мне жаль маму, – сказала Зоя, – я ее подвела. Не сердись на нее. Она у нас хорошая, папа. Кстати, какие у тебя завтра дела? – Правильно поняв его молчание, сказала: – Если возникнут какие-то сомнения или кривотолки, ты не бойся за меня. Меня костят девчушкой-разлучницей, сама слыхала… Если надо восстановить истину…
– Ничего не надо восстанавливать, – глухо попросил Дмитрий Ильич, – ты ничего не разрушала. Не старайся вылезти на первый план, дать повод, а сплетникам рот не заткнешь… Завтра я побываю у Татьяны Федоровны, Она требовала моего приезда. Пусть скажет – зачем… Сейчас мы пообедаем, а потом я зайду к Ваганову.
– К Ваганову? Нужно ли?
– Необходимо.
Зоя осторожно попробовала переубедить отца. И снова, вслушиваясь в речь дочери, он удивлялся обстоятельности ее мыслей. Будто другой, неизвестный ему человек беседовал с ним на равных правах.
– Ты в таком легко возбудимом состоянии, а он, судя по всему, хладнокровный, собранный. Побереги себя, папа.
– Я слишком берег себя. – Дмитрий Ильич принялся за суп. – Любителей излишних накоплений иногда именуют скрягами.
Они были вдвоем и могли быть откровенными. В соседнем номере раздавалась финская речь, потом русская, вероятно, говорил переводчик.
– Ваганов дурной человек, папа?
– В личном плане – безусловно.
– То есть в личной жизни? – уточнила Зоя.
– Я это и имею в виду. Он типичный обольститель.
– Ну, это не так уж плохо. О подобных мужчинах мечтают мои подруги.
– Надо уметь выбирать подруг, – отрезал Дмитрий Ильич.
Зоя промолчала, ссутулилась, нервически дернулись ее губы. Отставив тарелку с недоеденным супом, нехотя принялась за бифштекс.
– Как же преуспевает Ваганов? –