Все сделали по затяжке.
Кроме Саныча.
Он принципиально не курил никогда. Как-то в приступе откровенности, он объяснил мне, что страшнее для него всегда был даже не вред для здоровья, наносимый наркотиками организму, а то состояние блаженной беспомощности мозга, который, кажется, начинает, вкусив анаши, жить своей, отдельной от остального тела жизнью. Из этого я сделал вывод, что Саныч пробовал. Но он добавлял сразу же, что на траве еще никто не останавливался, рано или поздно, мол, любой торчок переходит на героин, а это – концентрированная смерть. И так далее. В таком морализаторском духе, и такими стереотипами, что в компетентности Саныча я засомневался.
Еще по одной затяжке.
Еще по одной.
– Красивая, – задумичиво сказал Вадик, проводя рукой по парте. – Гладкая. Как будто, маслом намазана.
– Ага, – подхватил Слон с воодушевлением. – Ей только в рекламе сниматься.
– Реклама масла, – засмеялся Вадик. – «Вмажься».
Саныч поморщился и включил телевизор. В видеомагнитофон вставил кассету, чтобы потом, если понравится, была возможность пересмотреть.
Слон и Вадик захохотали, сгибаясь пополам, и стало ясно, что это далеко не первый косяк за сегодня. У Слона вид был совершенно уставший и какой-то виноватый что ли. Он отводил глаза и даже смеялся прерывисто, будто лаял. Он был полностью одет, наверное, собирался куда-то. Видно было, что его разрывают Форсаж и Фиксаж, но в итоге, пометавшись, Слон успокоился и уселся на место.
– Витек деньги заносил? – деловито спросил Саныч, размещаясь перед телевизором.
– Не-е, – Слон поднял лицо. – Предлагает товаром отдать. Видеокассетами, говорит, может.
– Кассетами? Какими? – Вадик заинтересовался.
Не все ли равно? Хорошими. Качественными. Их же всегда продать можно.
Кассеты марки «У Мерина». По умеренным ценам.
Оба опять согнулись в приступе безудерного смеха. Саныч махнул рукой и уставился в экран. Там Джеки Чан привычно молотил всех руками, ногами и головой. Падал, вставал, летел и бежал куда-то, и сюжет, как всегда, был второстепенным, а главным – ужимки и прыжки главного героя.
Я почувствовал, что ко мне мягкой поступью подкрался Глазовыдавливалкин. В голове появилась приятная дурманящая тяжесть. Все отступило на второй план, стало неважным, а мысли начали настолько осязаемо ворочатся внутри черепной коробки, что, наверное, забравшись ко мне в ухо, можно было ухватить какое-нибудь особо нерасторопное умозаклчение за пушистый хвост. Мне представлялось, что все мои мысли оформлены в виде разноцветных чисел. Важно проплывала алая «сотня», за ним пряталось фиолетовое «двадцать два», потом пара зелененьких «троек», желтый «ноль», черная «единица». Я ведь и на математический факультет пошел, потому что цифры люблю с детства. Мама рассказывала, как я, еще читать не умел,