– Откуда ты знаешь?
– Слушайте. – Я показал пальцем на ее губы.
Ее дыхание шло едва заметной, но постоянной волной.
Он поднял глаза, но набежавшая толпа баб оттолкнула меня. Я вскарабкался наверх, к своему деревцу, и снова спрятался за ним.
Они колотили ее, шлепали и щипали, и наконец ее глаза широко распахнулись, и она слабо улыбнулась родителю своему, а бабы громко завопили. Они смеялись, и слезы стояли у них в глазах. Они кричали и что-то друг другу приказывали. Я стоял за деревом, и меня не видел никто, кроме одного человека.
В трех шагах вверх по тропинке стоял отец Карл Виктор. Казалось, он совсем не замечает раненую женщину. И не обращает внимания на мольбы вознести молитву Господу. Он смотрел на меня так, будто хотел испепелить взглядом. С каждым выдохом у него изо рта вырывалось рычание.
– Ты слышишь, – прошептал он, задохнувшись.
Я попятился и побежал вверх по холму.
– Ты можешь говорить.
IV
На колокольне мать увидела ужас в моих глазах и, обняв руками, попыталась меня успокоить, но я от толкнул ее. Покачал головой. Взял ее за руку и потянул к лестнице. Показал на горы вдали – где-то там есть место, где мы могли бы спрятаться.
В ее глазах появилась печаль, и я увидел, она поняла кое-что из того, что я пытался ей сказать, – мое желание скрыться от него, сбежать из этой деревни. Но она только покачала головой.
Я не могу уйти, казалось, говорила она.
Так мы и заснули той ночью на колокольне, свернувшись калачиком под одеялами, и спустившаяся ночь окутывала нас теплым ветром из долины. Мать прижимала к груди свои колотушки. Сам же я спать не мог: только мои уши могли защитить нас той ночью. Я прислушивался к звуку приближающихся шагов, к шороху рук на перилах лестницы. К полуночи поднялся сильный ветер, молнии засверкали в долине. Начался дождь. Мы промокли до нитки. Мать прижала меня к себе, и в свете молнии я заметил ужас в ее глазах. По меньшей мере, раза два за лето молния ударяла в церковь, и я был уверен, что она думает о том, не укрыться ли нам в хижине. А когда гром прогремел над нами, колокола что-то мягко и тревожно пропели. Моя мать посмотрела наверх, потому что услышала это своим нутром. Бегите, сказали они.
Она схватила меня на руки и стремглав побежала вниз по лестнице. Снова вспыхнула молния, эхом прогрохотал в лощине гром. Я прислушивался к звуку ног, шлепающих по грязи, и в потоках ливня слышался мне топот тысяч башмаков и чмоканье тысячи губ. В раскатах грома я слышал миллионы проклятий Карла Виктора. Она пронесла меня через поле к нашей хижине и закрыла дверь на засов. В свете молний, пробивавшемся сквозь щели, я увидел, что в руке она держит колотушку.
Карл Виктор пришел в самый разгар грозы и забарабанил в дверь. Мать сунула меня в угол. Я попытался заслонить ее собой, но она выскользнула и встала между хлипкой дверью и мной. Дверь не выдержала и трех ударов. Дерево треснуло, в дыре по явилась белая рука и начала дергать засов.
– Черт бы тебя побрал! – завопил священник.
Он хромал, поскольку сильно ушиб пальцы на ноге, пиная