Песнь ангела. Ричард Харвелл

звоне тянет ее к дверям, а потом и внутрь церкви, где ранее ей бывать не доводилось. На полу лежат осколки стекла – выбиты окна, и оставляет она за собой кровавые следы, взбираясь по узким ступеням лестницы в притворе. На первом ярусе колокольни сквозь потолок свешиваются три веревки. Но веревки ей знакомы, и знает она также, что волшебство не в них, что они ведут ее дальше наверх; она продолжает взбираться по лестнице и поднимает головой крышку лаза. Проемы в стенах ничем не огорожены, и выпасть оттуда легко, но зато со всех четырех сторон открываются ей разные виды: налево – голые скалы; прямо перед ней долина, извиваясь, восходит в сторону Италии; направо – покрытый снегами Зустенпасс; а когда пролезает она через лаз на следующий ярус, то, оглянувшись, видит людей, которые копошатся вокруг своих домов, как личинки в куске гниющего мяса.

      Она подходит к самому большому из колоколов и заглядывает внутрь, в полумрак. Его тело черное и шершавое. Она протягивает руку и шлепает его. Он не двигается. Она не слышит ни звука. В углу стоят две медные колотушки. Она поднимает одну и бьет по самому большому колоколу.

      Сначала она чувствует это в своем чреве – будто прикосновение теплой руки. Много-много лет никто не прикасался к ней. Она закрывает глаза и чувствует, как тепло это идет вниз, в ее бедра. Проходит по межреберьям. Она вздыхает. Бьет колокол еще раз, изо всех сил, и тепло опускается еще ниже, змеей опоясывает спину, поднимается к плечам. Кажется, что оно приподнимает ее, и она купается в этом звуке. Снова и снова бьет она по колоколу, и звук становится все теплее.

      Она звонит в средний колокол. Слышит его в своей шее, в руках и под коленями. Звук растягивает ее, как будто чьи-то теплые руки пытаются ее распластать, вывернуть наизнанку, и она становится выше и шире в своем маленьком теле, больше, чем была раньше.

      Маленький колокол слышит она в своей челюсти, в плоти своих ушных раковин, в подъемах своих ступней. Она бьет и бьет колотушкой. Потом берет вторую, чтобы бить по колоколам двумя руками.

      Поначалу возликовал люд деревенский и зарыдал от такого чуда. Эхо колокольного звона разнеслось по всей долине. И закрыли они глаза свои, и упивались славою.

      А она все звонила и звонила. Прошло полчаса. Люди перестали слышать друг друга. Чтобы быть понятым, приходилось кричать; многие просто сели на бревна и прислонились к стенам домов, закрыв руками уши. Свиньи уже были зажарены, а в бочки с вином вставлены краны, но как могли они начать победный свой пир без благословения?

      – Тихо! – закричал кто-то.

      – Хватит!

      – Прекратить!

      Они стали грозить церкви кулаками.

      – Кто-нибудь должен ее остановить!

      При этом требовании каждый стыдливо посмотрел на соседа своего. Никто не вышел вперед.

      – Приведите ее отца! – завопили они. – Пусть он что-нибудь сделает!

      Старый Исо Фробен, чья жена за двадцать лет супружеской жизни одарила его вот этим убогим дитятей, был вытолкнут из толпы. Было ему лет пятьдесят, но глаза его запали, и руки