Я тогда выжил, увернулся еще и в тот раз от попадания в ту воронку и по наитию, случайно, не целясь, угодил в «десятку»:
В один из редких выходных дней, когда от нечего делать я перебирал свой вещевой мешок, выкладывая на нары его содержимое, и развернул свой «золотой запас».
А там были рулончик ватманской бумаги со связочкой карандашей – истинное сокровище для лагеря, унесенное со склада на прежнем месте работы.
И посетили меня вдруг забытые ощущения…
Захотелось неожиданно вдруг размять свои огрубевшие пальцы и порадовать себя, отупевшего, отравленного газами, несколькими минутами забытого приобщения к Красоте.
Как обычно при прикосновении к хорошей бумаге мне с огромной благодарностью вспомнился дед Фоменко – случайный учитель, питерский художник, мотавший тогда второй свой срок в одном лагпункте и даже в одном бараке со мной.
Он, с трудом разгибая негнущийся позвоночник, собирал молодых ребят вокруг себя, усаживал посреди барака какого-нибудь натурщика – любителя покрасоваться своей персоной и обучал нас азам портретного рисунка.
За такой работой тогда забывалось все.
Днем же, когда мы были на работе, старый художник около окошка создавал на бумаге, величиной с открытку, свои шедевры.
Это были миниатюры великого мастера.
Мы же, потом, через вольнонаемных, постоянно получающих материалы с базы, отсылали рисунки в Ленинград дочери художника.
Может быть, они и сохранились где-нибудь эти открытки?
Времени для общения с Учителем нам отпущено было немного, но кое-чему я все же у него научился.
Главное, пожалуй, из прочего – уважению и трепетному отношению к тому, что создал сам.
Я разыскал в тумбочке своего бригадира фотографию его жены, нашел в бараке наиболее освещенное место, приколол к крышке фанерного чемодана листок ватмана и принялся за работу. И за любимой работой забылось вдруг все, что окружало меня тогда: и мрачное настроение, и пурга за стенами барака, и холод, и голод, и вся бесперспективность самого существования на этом свете…
Мне нравилось лицо молодой женщины на снимке, работал я с увлечением, мечтая в то же время попутно и о том, что работа моя сулила и дополнительный кусок хлеба.
В бараке было пусто и тихо. Хотя далеко не тепло…
За стенами барака зло бесновалась непогода.
А я, временами разогревая под телогрейкой леденеющие пальцы, творил портрет незнакомой красавицы. И мне уже казалась она живой и черты лица ее удивительно кого-то напоминали, и это согревало меня откуда-то изнутри…
Потом в барак зашел пожарник с широким прорезиновым ремнем, подтверждавшим его полномочия.
Потопал у дверей, сбивая снег с валенок,