…Еще полчаса тому назад казалось – сил больше нет. Тянуло под голову положить подушку и зарыться в одеяло. Но пришло, по-видимому, второе дыхание. Хотелось выбежать в морозную ночь, кидаться снежками… Феликс Иванович был прекрасен.
– Юлия, – обратился отец к дочери, – случайно не помнишь порядок па-де-де, которое танцевали Вирджиния Цукки и Гердт?
– Матрешка с этим па-де-де уже подходила к Гердту. Тот не знает, куда от нее деться. Сплошное неприличие. Она ему еще и глазки строит.
– Кому? Гердту? Он ей в отцы годится. Ты поговори с ней.
– Что толку? Говорит, ей нравятся пожилые. Она и Петипа глазки строит. Весь театр смеется уже. Мне не веришь, спроси у Иосифа.
Юлия переставляла тарелки, когда отец вошел на кухню:
– Мама спит? Что-то собаку не слышно.
– Ушли все. С собакой вместе. Решили снежную бабу лепить.
– И барон с ними вместе?
– Что вы его все бароном называете, – обиделась Юлия. – У него есть имя.
– И не только… Я вижу в нем много хорошего. Конечно, гораздо важнее, чтобы ты это видела.
– Папа… Может, переменим разговор…
– Я только высказал свое мнение, а то, что он намного старше…
– Он моложе меня на два года.
– Разве?
– Папа, отговори Малю от этого дуэта. Она мнит себя Вирджинией Цукки. До сих пор хранит ее шпильку. Где она ее только раздобыла?
– В летнем саду «Кинь-Грусть». Феерию давали, «Необычайное путешествие на Луну».
– Путаешь, папа. Она в театре ее видела, как раз в этом дуэте. Потом ходила, как больная, с этой шпилькой.
– Малечке «Эсмеральду» надо просить, а эта Цукки… В живости ей, конечно, не откажешь. Как бокал шампанского. Однако настоящей глубины нет. Что хорошо для летнего сада, того нельзя в Мариинском. Что бы там ни говорили, а в мире лучшего театра нет, да и вряд ли когда будет. Это храм искусства.
– Матрешка даже корсет носит, как у Вирджинии Цукки. Ведь она упрямая. Отговори ее.
– В конце концов, решать буду я, – и с этими словами Феликс Иванович покинул кухню.
Феликсу Ивановичу вспомнилось, казалось, совсем забытое… Ведь он тогда и сам потерял голову от этой бестии Вирджинии Цукки. Ревновал даже к родному сыну, когда Иосиф танцевал с ней Феба и в театре пошли разговоры об их романе. Она ему снилась в греховных снах, а ведь годочки катили к седьмому десятку! Да и сейчас он разволновался. Нашел в тайничке ее фотографию и вспомнил тот летний день, когда с десятилетней Матильдой они попали на незабываемую феерию и оба влюбились в итальянку…
…Спектакль давали днем, в зале было душно. Двери зрительного зала были приоткрыты, и из глубины сада доносились штраусовские вальсы. Прозвенел третий звонок, и капельдинеры, закрыв двери, шумно задернули портьеры. В темень зала сквозь дощатые стены пробивались нити золотистого света. Когда грянула увертюра, Матильда от избытка счастья