«Мы стали уходить. Заграждения теперь остались по ту сторону минного поля. Пробежали метров сто, еще сто… Скорее бы проскочить вырубленную полосу леса, где ты как на ладони и являешься хорошей мишенью для пуль преследователей. Поскорее бы достичь леса, чтобы скрыться там.
Большей части беглецов удалось вырваться из лагеря. Но многие погибли в этой просеке между лагерем и лесом.
Постепенно уцелевшие стали собираться вместе. После кипящего котла, откуда мы только что выбрались, показалось, что укрывший нас лес дремлет. Из лагеря все еще доносилась стрельба. Никак нельзя задерживаться, надо бежать дальше, и в разные стороны, небольшими группами. Польские евреи пошли на запад, в сторону Хелма. Они и язык знали, и с местностью были знакомы, конечно, их тянуло туда. А мы, советские, – направились на восток. В тяжелом положении оказались евреи из Голландии, Франции, Германии – нигде на громадной территории, окружающей их, они не могли объясниться».
Дальше кому-то местные поляки помогали с риском для жизни, кого-то старались погубить, иногда тоже с риском для жизни, – Печерский и тут не склонен разводить идеологические турусы на колесах, требовать невозможных покаяний одних за других, он просто рассказывает, что знает. Восемь беглых евреев прятались в лесном блиндаже (вероятно, имеется в виду землянка). «По-видимому по следам на снегу сюда добралась группа вооруженных националистов-аковцев. Из шести человек, не успевших скрыться в блиндаже, пятеро были убиты, одному удалось бежать. Гранатой, брошенной бандитами, был убит еще один человек. Бандиты стали разбирать бревна, которыми был накрыт блиндаж.
У Розенфельда в кармане было три патрона. Он их наскоро связал и положил на бревна, а под ними пристроил горящую свечу. И, представьте себе, патроны выстрелили. Этого было достаточно, чтобы бандиты разбежались».
Печерский снова проявляет политическую незрелость – если бойцы собираются убить тебя или твоих друзей, так они сразу уже и бандиты! Надо же, как сталинская пропаганда умела промывать людям мозги! Не разглядеть в бесстрашных бойцах Армии крайовой борцов с тоталитаризмом! Вот я не в пример этому совку десятки лет сострадал аковцам за то, что они потерпели поражение и были гениально воспеты Анджеем Вайдой. Я и сейчас считаю, что у них была своя правда, только я перестал понимать, почему мне их правда должна быть дороже, чем моя?
Похоже, наконец и я начинаю дорастать до мудрости индивидуализма: не искать авторитетов выше себя, а с кем легче себя идентифицировать, на ту сторону и становиться. Легче же всего мне себя идентифицировать со своей русской мамой и со своим еврейским папой и далее по цепочке со всеми, кто на них похож, и чем дальше, тем меньше за них «болеть».
После своего фантастического прорыва Печерский побывал и партизаном, и штрафником, и тяжелораненым, и безработным