Впрочем, не только немцы попадались под руку «новым пруссам». Масштабы хулиганства были безграничны: «Недопустимо безобразничают части 26 с. д. (стрелковой дивизии – А.М.), которые почти полностью уничтожили с. Гавайтен, где должен быть размещен колхоз».
Победителей, конечно, не судят. Но не до такой же степени…
* * *
Словом, после войны население Кенигсберга изменилось до неузнаваемости. Но лишь на первый взгляд. На смену отважным и романтичным торговцам явились такие же отважные и романтичные советские военнослужащие с семьями, а также еще более отважный и романтичный «деклассированный элемент» – они особенно охотно поддавались агитаторам и составляли первую волну переселенцев.
Реку Прегель переименовали в Преголю – так казалось более по-русски. Штайндам – в Ленинский проспект. В Альбертине приняли дела преподаватели марксизма-ленинизма. Одну мифологию сменила другая. Памятник королю Вильгельму снесли, на памятнике же Шиллеру на всякий случай написали: «Не трогать! Памятник культуры». Пустили вроде бы трамваи – только не назначили им остановки (но об этом позже).
В город пришел новый сюрреализм, прекрасно показанный А. Кайдановским в его потрясающем фильме «Жена керосинщика».
* * *
Немцев к тому времени успешно депортировали. Покидали они свой родимый город все с того же Южного вокзала, на который прибывали новые хозяева. Один из жителей города, Михаэль Вик, вспоминал: «Товарные вагоны напоминали арестантские. Стоять можно было лишь в проходе, потому что по бокам – на половине высоты вагона – были полки, чтобы удвоить количество лежачих мест. Посередине стояла железная печь, рядом с нею лежали брикеты угля и немного дров. И… жестяной бочонок из-под варенья, высотой со стул, в роли временного нужника. Он виден отовсюду и используется как мужчинами, так и женщинами.
Состав был большой, в нем ехало определенно более тысячи человек. После основательного контроля мужчины и женщины совершенно без разбору заполнили вагоны. Кто постарше, занял нижние полки, мы же, молодые, вскарабкались наверх. Я оказался среди женщин и девушек, которые нашли это забавным и, заметив мою неопытность (впрочем, это можно было бы назвать и целомудрием), в первую же ночь привели меня своими как бы случайными прикосновениями в величайшее смущение… Довольно темно было в вагоне и днем, потому что тяжелые двери снаружи заперли. Расположенные высоко вентиляционные окошки пропускали мало света, и лишь немногим удавалось выглянуть