Завтра, мой мальчик, суббота, заслуженный выходной, и пусть только попробуют нам помешать. Мы бросим их в клетку с тигром и будем смотреть, как тот разрывает на части былую офицерскую силу. Гриша захлопал в ладоши, обнял меня изо всех сил, не по-детски крепко, будто в последний раз, и плюхнулся в кровать до пружинного стона.
– Честно-честно пойдем?
– Обещаю, – ответил. Поцеловал сына в лоб, укрыл одеялом по самый нос и погасил свет. Смертельная тоска глубокой темноты разбежалась по комнате и, ударившись о стену, замерла стоической тишиной.
Гриша не боится спать без света. В отличие от меня, он вообще ничего не боится. Ему скоро шесть. Он давно привык ночевать один, потому что отец я никакой, если честно.
А Гриша – замечательный.
И вот я пообещал сходить в зоопарк. Первый раз в жизни я что-то пообещал и готов ответить за слова. Не потому, что так важно выглядеть правильно перед ребенком, просто самому захотелось развеяться от вечной служебной суеты.
Только время уже полтретьего ночи. А я стою, гашеный в сопли, и думаю, смогу ли дожить до утра, и продержаться день в этом зверином щенячьем восторге.
Гриша вовсю сопит. Я даже с кухни слышу. Но все равно тихонечко – не дай Бог разбудить – заполняю рюмку, и водка так сильно звенит о стенки хрусталя, что напоминает трель будильника.
Скоро вставать, а мне бы еще проспаться.
Я думаю, набрать что ли матери, пусть сводит Гришу. Но время – ночь, и звонить, пьяному, хуже некуда. Сейчас начнется очередная промывка мозгов, присказки и сказки, что так жить нельзя, а как можно – да кто же знает. Потому решаю хряпнуть пару стопок и отключиться крепким моментальным сном.
К тому же Гриша видит бабушку чаще, чем меня. Отец я, или кто, в самом деле.
Пресервы хорошо перебивают горечь. В бутылке почти пусто. Думаю, надо все-таки спуститься в «Пятерочку», хапнуть добавки. Мало ли, вдруг утренний подъем окажется заслуженно скованным, и придется как-то выживать.
После одиннадцати не продаем, – скажет продавщица, – закон. Я отвечу, что сам – закон, достану ментовскую ксиву и брошу ее на кассовую ленту вместе с шершавой пятихаткой. Ксива проедет и упрется в стеклянный бок «Хортицы», еще больше краснея от стыда.
На сдачу продавщица предложит сигарет, а я не откажусь. Вообще курить недавно бросил, но все равно дымлю, когда прижмет. Главное, чтобы Гриша не видел. Не дай Бог научится от папаши плохому.
У подъезда – никого. Так хорошо: октябрь, ветерок, скамеечка. Предельная пустота, и ни черта не видно в пробирающейся куриной слепоте. Сижу лакаю прямо из горла и ловлю едва заметное алкогольное счастье. Издали показался свет – он лишь показался, потому что нет никакого света, и не будет ни намека на хоть прослойку белой полосы.
Я звоню и звоню, каждый день звоню в надежде, что голос все-таки раздастся, и мы выберемся из этой ямы, которая так внезапно появилась на широком пути. И номер помню наизусть. Тыкаю в сенсор, вместо цифр попадаю то в решетку, то в звездочку. Звезды в глазах, сплошная запретка повсюду – и чем отличаешься от бедных зверей в городском зоопарке, не понятно. Как там, то ли воля, то ли неволя, и так далее, пока не загудит в ушах от ужаса вечных переживаний.
Но хоть бы гудки шли… ничего. Можно подумать, она бы ответила. Так ведь не бывает, но священная пьянь заставляет верить в чудо. Скорее, рухнет мир или сам я решусь перевернуть его с ног на голову, посмотрев, какая там изнанка и какая поверхность. Не ответит никогда. И я скажу – будь ты проклята, жизнь, раз подарила нам такую встречу.
Я пока не знаю, как сказать Грише, что мамы больше нет. Нужно привыкать, Гриша, мы справимся, я тебе обещаю. Хорошо, что Гриша особенный. Он почти перестал спрашивать, где мама, и, кажется, поверил, что наша мама – космонавт.
Я другого ничего не придумал, не полярником же быть ей, в конце концов. Пусть лучше останется космонавтом. Теперь Гриша каждый вечер смотрит фильмы про космос на этом проклятом «Би-би-си» и мечтает, что однажды сам наденет скафандр, добравшись до той невозможной звезды, где якобы прячется мама.
Я даже пообещал ему телескоп на день рождения. Но праздник нескоро, потому есть время исполнить обещание.
Домой. Тебе рано вставать, завтра важный день, важнее всех твоих оперативных мероприятий, чертовых жуликов и розыскных дел. Завтра ты будешь учиться воспитывать сына, ведь рано или поздно придется стать настоящим отцом.
Пытаюсь отыскать домофонный ключ, а уже потрясывает – приход начался. Кружится голова, как при тренировочном полете на космодроме, хватаюсь за ручку, держи-держи равновесие, смотри в одну точку. Тебе столько предстоит пройти, что ты, прямо сейчас свалишься. Прямо здесь и сейчас что ли?
И падаю, конечно. Легче упасть и сдаться, признавшись, что тебе просто не повезло, но когда-нибудь все закончится.
Мне кажется, я слышу привычное «эй, мужик», и догадываюсь, что случится дальше. Как же надоели эти районные колдыри, сколько можно бодаться. Щурюсь, как престарелая