– Да, да! – согласился барон и, видимо, стал рыться в карманах. Делал он это довольно долго. Наконец сказал: – Вот… От “лица”…
– Ого! – усмехнулся отец Беренжер. – Целых пятьсот франков!
Я чуть не присел. Пятьсот франков! Да мы ж теперь настоящие богачи!
Мой преподобный был, однако, иного мнения.
– Не так, я смотрю, щедро это ваше “лицо”, как о нем говорят в Париже.
– Только аванс! – воскликнул барон. – Клянусь вам – только аванс! Когда в его газете появятся сведения о вашей находке… Уверяю вас… он готов удвоить… Нет! утроить!..
Моих знаний в арифметике хватило, чтобы перемножить пятьсот на три, но такое количество франков было уже за пределами моего деревенского разумения.
– Если же, – немного помявшись, добавил барон, – вы решитесь продать хоть один подлинный свиток… сами же говорите – их там множество… – Но кюре перебил его:
– Об этом не может быть и речи…
– В таком случае…
Я было отпрянул от двери, полагая, что барон вознамерился уходить, но преподобный продолжил за него:
– …В таком случае (поскольку с вашим “лицом” мы, кажется, с Божьей помощью разобрались), не угодно ли вам передать чек также и от “духовной персоны”?
– Ах, да… – пробормотал барон. – моя всегдашняя забывчивость… – И после не менее долгого обшаривания карманов сказал: – Наконец-то! Вот он.
– Это уже кое-что, – проговорил отец Беренжер.
Если пятьсот и даже полторы тысячи (о, Господи!) франков – для моего преподобного почти вовсе ничто, то сколько же будет “кое-что”?! Тут моих лангедокских мозгов просто не хватало!
– За сим разрешите… – начал было барон.
И снова я шарахнулся от двери, и снова, как оказалось, преждевременно, ибо преподобный сказал насмешливо:
– Ах, господин барон, господин барон! Ваша забывчивость, я смотрю, переходит всякие границы. По-моему, вы не так стары, чтобы память настолько размягчилась.
– Что вы себе позволяете, господин кюре?! – вскричал барон, исполненный самого искреннего гнева, что меня, право не больно-то испугало: барон был замухрышкой, а сколько весит священническая рука моего преподобного с недавних пор уже вся улица знала.
– Барон, – так же насмешливо отозвался отец Беренжер, – я позволяю себе не более того, что вправе позволить себе человек, которого самым бессовестным образом и уже не в первый раз пытаются надуть.
– Да как вы!.. – еще разок встрепенулся было барон, но тут же примолк, услышав спокойный голос кюре:
– Что ж, опять будем считать – забывчивость… Видите ли, милейший, не далее как вчера я имел обстоятельный разговор с архиепископом де… Ладно, ладно, с “духовной