Прежде всего, это были три разных типа, три разные кости. Толстой – барин, Победоносцев – разночинец, Делянов – инородец. Толстой – флегма, Победоносцев – кипяток, Делянов – сатирик. Толстой с внешностью подкупающей, Победоносцев – отталкивающей, Делянов – смехотворной.
У Толстого были два товарища – Дурново и Плеве. Насколько второй был умен и волевой, настолько первый мягок и прост. Его потому и прозвали «милейшим». А Плеве носил кличку «всероссийского полицеймейстера». Будучи порядочным трусом, Толстой его боялся. А история с убийством провокатором Дегаевым (тогдашним Азефом) жандарма Судейкина его совсем перепугала153. Большую часть года Толстой жил в деревне, а в Петербурге почти никуда не показывался.
Я служил тогда по ведомству внутренних дел. После одной из командировок я представился ему. На моем докладе по предмету этой командировки он начертал: «Этот щенок далеко пойдет». Судя по такой резолюции, я ожидал увидеть старика с нависшими бровями, тип Мазепы154. От письменного стола поднялся небольшой благообразный с седыми бачками чиновник в вицмундире. Породистость, кротость, воспитанность, геморроидальная бледность, слезящиеся светлые глаза, несмелая улыбка.
– Ну вот, очень рад, садитесь!…
Голос, словно виолончель под сурдинкой. По мере моего доклада взор его разгорался, улыбка вздрагивала.
– Насчет церковно-приходских школ подайте доклад Победоносцеву!
– От вашего имени?
– Зачем? От своего.
– Но ведь я служу по вашему ведомству.
– Как хотите. Важно, чтобы он знал, во что обратилось его детище…
По мягким чертам пробежала молния злостной воли. Засверкала сталь слезящегося взора.
Церковно-приходские школы были яблоком раздора двух временщиков. Толстой резко боролся с либерализмом школ земских. Но в борьбе за влияние он предпочитал этот либерализм патриархальности церковного обучения.
Ведомство боялось Толстого, как огня. Губернаторы трепетали перед заветной дверью, за которой благообразный старичок со слезящимися глазами и полинялым голосом учтиво и ласково приглашал их садиться. Толстой был живой иллюстрацией поговорки о мягкой постели и жестком сне. В эпоху Александра II-го он был министром народного просвещения. И был отцом российского классицизма. Но не ради этических, а исключительно ради политических целей. Аристократизируя русское просвещение, этот вицмундирник, наизусть цитировавший Гомера, Аристотеля, Цицерона, надеялся отмести от просвещения нарождавшуюся русскую демократию. Не