В вопросе о соотношении относительного и абсолютного он занял позицию крайнего релятивизма. Но наряду с релятивизмом у него есть момент истины, не гипертрофированный, а именно состоящий в утверждении целостности определенной культуры. Само по себе заявление, что каждая культура имеет свою мораль, свою философию и даже собственное естествознание, ничего ми- стического не содержит. Вопрос в другом: что скрепляет явления культуры, лежит в их основе. Шпенглер выделяет в истории три абсолютно не связанные между собой культуры: аполлоновскую, магическую и фаустовскую. Попутно упоминается индийская, египетская культура и культура майя. В основе каждой из них лежит душа, религиозные настроения, образующие специфический символ всей ее структуры и организации. Сама типология исторически и хронологически очень расплывчата. Тезис о «непроницаемости» культур друг для друга Шпенглер дополняет принципом аналогий и возрастов и на этой основе проводит бесчисленные параллели, произвольные и субъективные, никак необоснованные. Так, он ставит в один ряд стоицизм и социализм, Пифагора и Мухаммеда и т.д.
Что касается типологии, то, вменяя в заслугу себе «открытие» арабской культуры27 и упоминая аль-Фараби»28, он внешне соединяет такие черты, как развитие химии, магию, разработку алгебры и арабески, объявляя их проявлением «магической души», т. е. двигается в русле противопоставления «рационалистического» Запада «мистическому» Востоку. Он называет Диоклетиана первым халифом, включает стоицизм, неоплатонизм, христианство и иудаизм в арабскую культуру.
«Арабская культура – это культура религий откровения иудаизма, христианства, ислама»29. На этом основании он зачисляет Спинозу в круг представителей магического мироощущения, отождествляет христианство до VIII в. с исламом, утверждает, что Италия X в. находится под безусловным господством восточных форм искусства и т. д.
Преодоление логицизма и историцизма связано с признанием возможности взаимообогащения смыслов при сопоставлении современности и прошлого – открытием новых эмпирических фактов и углублением смысла прошлого (открытием того, о чем даже не подозревали сами творцы феноменов; известная школьная шутка гласит, что греки не знали, что они древние), с одной стороны, и расширением рамок современного видения при учете граней подхода к действительности, имевших место в прошлом, которые иначе могут быть безвозвратно утеряны, – с другой. Это предполагает возвышение над пониманием истории как простой хронологии, требует глубже рыться в фактах и их связях между собой. И вообще, ведь трудно установить