«Жулик», – подумал ординарец, обидчиво хлопая веками.
– Чего же ты стоишь? – рассердился Левинсон.
– Да что, товарищ командир, как куда ехать, счас же Морозку. Будто никого другого и в отряде нет…
Морозка нарочно сказал «товарищ командир», чтобы вышло официальней: обычно называл просто по фамилии.
– Может быть, мне самому съездить, а? – спросил Левинсон едко.
– Зачем самому? Народу сколько угодно…
Левинсон сунул пакет в карман с решительным видом человека, исчерпавшего все мирные возможности.
– Иди сдай оружие начхозу, – сказал он с убийственным спокойствием, – и можешь убираться на все четыре стороны. Мне баламутов не надо…
Ласковый ветер с реки трепал непослушные Морозкины кудри. В обомлевших полынях у амбара ковали раскаленный воздух неутомимые кузнечики.
– Обожди, – сказал Морозка угрюмо. – Давай письмо.
Когда прятал за пазуху, не столько Левинсону, сколько себе, пояснил:
– Уйтить из отряда мне никак невозможно, а винтовку сдать – тем паче. – Он сдвинул на затылок пыльную фуражку и сочным, внезапно повеселевшим голосом докончил: – Потому не из-за твоих расчудесных глаз, дружище мой Левинсон, кашицу мы заварили!.. По-простому тебе скажу, по-шахтерски!..
– То-то и есть, – засмеялся командир, – а сначала кобенился… балда!..
Морозка притянул Левинсона за пуговицу и таинственным шепотом сказал:
– Я, брат, уже совсем к Варюхе в лазарет снарядился, а ты тут со своим пакетом. Выходит, ты самая балда и есть…
Он лукаво мигнул зелено-карим глазом и фыркнул, и в смехе его – даже теперь, когда он говорил о жене, – скользили въевшиеся с годами, как плесень, похабные нотки.
– Тимоша! – крикнул Левинсон осоловелому парнишке на крыльце. – Иди овес покарауль: Морозка уезжает.
У конюшен, оседлав перевернутое корыто, подрывник Гончаренко чинил кожаные вьюки. У него была непокрытая, опаленная солнцем голова и темная рыжеющая борода, плотно скатанная, как войлок. Склонив кремневое лицо к вьюкам, он размашисто совал иглой, будто вилами. Могучие лопатки ходили под холстом жерновами.
– Ты что, опять в отъезд? – спросил подрывник.
– Так точно, ваше подрывательское степенство!..
Морозка вытянулся в струнку и отдал честь, приставив ладонь к неподобающему месту.
– Вольно, – снисходительно сказал Гончаренко, – сам таким дураком был. По какому делу посылают?
– А так, по плевому; промяться командир велел. А то, говорит, ты тут еще детей нарожаешь.
– Дурак… – пробурчал подрывник, откусывая дратву, – трепло сучанское.
Морозка вывел из пуни лошадь. Гривастый жеребчик настороженно прядал ушами. Был он крепок, мохнат, рысист, походил на хозяина: такие же ясные, зелено-карие глаза, так же приземист и кривоног, так же простовато-хитер и блудлив.
– Мишка-а… у-у… Сатана-а… – любовно ворчал Морозка, затягивая