Осенью 1957 года Джон приступил к занятиям в Художественном колледже – явился в самых узких своих джинсах и самой длинной черной куртке. От Мими он прятался так: надевал поверх джинсов обычные штаны, а потом снимал их на автобусной остановке.
«В Художественном колледже все решили, что я „тедди“. Потом я немного пообтесался, как и остальные, но все равно одевался как „тедди“, в дудочки и черное. Один преподаватель, Артур Баллард, сказал, что хорошо бы мне слегка поменять гардероб, носить штаны чуть пошире. Он был парень что надо, этот Артур Баллард, помог мне, не выгнал, когда другие хотели меня вышвырнуть.
Но вообще-то, я был не „тедди“, а просто рокер. Я только притворялся „тедди“. Если б повстречал взаправдашнего „тедди“, с настоящей бандой и цепью наперевес, я бы со страху обделался.
Я стал увереннее и уже не обращал внимания на Мими. Уходил из дому и пропадал целыми днями. Носил что хотел. Вечно подзуживал Пола: мол, не слушай отца, одевайся как хочешь.
Я никогда не любил работать. Иллюстрации или там живопись – это интересно. А я угодил в группу шрифтовиков. Что-то там проворонил, и меня запихнули туда. А там все вонючие аккуратисты. С тем же успехом можно было в парашютную секцию меня записать. Все экзамены я завалил.
В колледже я остался, потому что лучше так, чем идти работать. Я болтался там, чтобы не ходить на работу.
Но я всегда знал, что добьюсь своего. Временами одолевали сомнения, но я знал, что в итоге что-нибудь произойдет. Мими выбрасывала мои рисунки и записи, а я говорил: „Когда стану знаменитым, ты об этом пожалеешь“, на полном серьезе.
Я не знал, кем хочу стать, – разве что эксцентричным миллионером. Хотел жениться на какой-нибудь миллионерше.
Я непременно должен был стать миллионером. Не получится честным путем – значит, придется бесчестным. К этому я был вполне готов: ясно было, что за картины мне платить не станут. Но я был трусом – преступник из меня бы не вышел. Мы с одним парнем задумали ограбить магазин – нормально ограбить, не просто с прилавка что-нибудь стащить. По ночам присматривались к разным магазинам, но так и не решились».
Его мать Джулия, с которой Джон проводил все больше времени, его образ жизни по-прежнему одобряла. Она уже почти вытеснила Мими. Джон ей доверял: они говорили на одном языке, ей нравилось то же, что ему, она ненавидела тех же людей, что и он.
«Я остался на выходные у Джулии и Дерганого, – вспоминает Джон. – Пришел полицейский, сказал, что произошла авария. Все прямо по сценарию, точно как в кино. Спросил, являюсь ли я ее сыном, все такое. А потом сказал, зачем пришел, и мы оба побледнели.
Ничего хуже со мной не случалось. За несколько лет мы с Джулией столько наверстали. Мы могли общаться. Мы ладили. Она была клевая.
Я сижу и думаю: „Черт, черт, черт. Ну все, кранты. Я больше никому ничем не обязан“.
Дерганому пришлось еще хуже. А потом он говорит: „Кто же теперь позаботится о детях?“ И я его возненавидел. Эгоист проклятый.
Мы