Иван стал ждать гипнотизёра, уверенный в том, что гипнозу он поддаётся плохо. Но сам себе при желании мог внушать. Однажды ему потребовался бюллетень; он пришёл в поликлинику, сел в очередь и начал себе внушать, что у него повышается температура, повышается… Входит к терапевту. Тот замеряет ему артериальное давление – в норме. Врач спрашивает: «На что жалуетесь?» – «Слабость, в сон что-то клонит». Врач сунул ему под мышку термометр. «Посиди несколько минут». Иван сидит и усиленно внушает себе: «У меня повышается температура, у меня…» и незаметно постукивает по полу ногой, думая, что его внутреннее волнение сработает в его пользу. И… чудо! Термометр показал 37.7 Больничный ему тогда выписали. Что это, совпадение? Иван не знал, но чувствовал, что он может внушать себе. А ему вряд ли кто внушит, если он сам этого не захочет.
Медсёстры между тем, продолжали каждую ночь будить Ивана; в основном бесцеремонно толкали: «Иди в туалет». – «Я не хочу». – «Иди, нечего придуривать». Не все медсёстры, конечно, обращались так грубо. Вот обаятельная Оксана, в очках, обычно мягко трогала его за плечо: «Ваня, – шептала, чтобы другие не проснулись в палате, – вставай». Потом: «У тебя всё нормально?» – «Нормально». – «Ты ходил в туалет?» – «Да». Она уходила тихо, словно кошка на мягких лапах. Чудесная девушка!
Но однажды ночью он увидел, как Оксана выходит из кабинета начальника отделения без очков, каштановые локоны взъерошены, лицо алое. И без медицинского халата, платье поправляет на себе. Увидев больного, она страшно засмущалась.
Иван на секунду встал, наблюдая, как от волнения она быстро пошла по коридору, виляя округлыми бёдрами. Тут вышел Забодаев, тоже с красным возбуждённым лицом. Он растерялся, явно не ожидая встретиться с пациентом в два часа ночи. «Ваня, ты чего здесь делаешь?» – «В туалет иду» – «А-а, это надо, ступай». Такую картину Иван во время дежурств Забодаева наблюдал ещё не раз. И он не удивлялся: здоровому майору нужна женщина в соку. А у Оксаны, возможно, супруг слабенький. Или вообще его нет. В то же время всё-таки осуждал её, думал: «Солдаты, которые видят такое безобразие, каково им? Какие им мысли приходят? Кто-то может вспомнить свой дом, девушку: как она там? Чем занимается?..»
Чтобы быстрее пролетали дни, Иван ходил в красный уголок, играл там с кем-нибудь из больных в шашки или в шахматы. Иногда садился за стол и писал письмо: то Полине, то Руфе. Марте он не писал, но думал о ней ежедневно, правда, чаще всего перед сном. Очень приятно её представлять, когда в палате все спят, а ты мысленно разговариваешь с ней, обнимаешь её, целуешь… Главного храпуна, Игоря, не стало – выписали. О своей выписке он никому ничего не сказал, даже «коллеге» по несчастью. Иван обиделся на симулянта, что тот ничего не сказал, не оставил ни пожеланий, ни советов.
Наконец решающий день настал. Забодаев после завтрака попросил Ивана не отлучаться из палаты.
Вскоре Молодцова вызвали в кабинет