Я лежал так несколько минут, пока дождь не превратился в проливной.
«Нет, нет, этого не может быть. Не может быть такого, чтобы герой погиб в начале повести, да еще и по такой нелепой случайности. Подумаешь, молния. Вот недавно в Саратовской провинции, рассказывал Степан, какую-то бабу тоже ударило молнией, и ничего, до сих пор живет, хлеб жует, орехи щелкает. Эта баба, портняжница, она зашила Степану штаны, которые порвались. Ее осматривал немецкий доктор, который сказал, что внешне все в порядке, если не считать затейливого ожога на левом плече, рисунком напоминающем молнию, однако нельзя исключать, что могут быть повреждены внутренние органы; дабы исключить печальный исход, необходимо более тщательное медицинское освидетельствование, за коим нужно ехать в Петербург, а еще лучше – в немецкий город Лейпциг. А у портняжницы был муж и пятеро детишек, мал-мала меньше, и она сказала, что ехать в немецкий город Лейпциг решительно не может…»
Я задрал рубаху и начал осматривать, нет ли и на моем теле каких-нибудь следов. Никаких следов не было. Возможно, подумал я, я просто споткнулся, когда бежал через ржаное поле, о кроличью нору или муравейник…
Я прибыл в казарму и с трудом пробился к секунд-майору; тот нещадно гонял своих мушкатеров по амбулакруму[12]. Увидев письмо, бравый кригер ухватил меня за подбородок и притянул к своему ужасно безобразному носу.
– Так, стало быть, ты и есть тот самый Симеон, взятый побратемщиком моим на довольствие? На батьку своего похож. Такой же беляк ушастый. Данила! Помнишь ли ты бомбардира Мухина?
– Как не помнить, ваше высокоблагародь, – отвечал унтер с фурьерской нашивкой, вытирая нос рукавом, – в одной артели были, вместе из котелка кашу хлебали. Это ведь он тогдаш едро в пушку зарядил, которое персональную Фредерикову лошадь потяло[13]. Зело грозная была баталия Кунерсдорфская, жаль только пал Мухин смертью храбрых за страну Русию, за матушку Елисавету. По нелепости пал, впрочем, по глупости своей, разодрало иное едро пушку из-за профициту пороху. Все жаждал Мухин вогнать Фредерику едро в саму жопу, а токо вона как все сложилось. Фредерик царствует по-прежнему, а славный бомбардир лежит в сырой шланской[14] земле…
– Вот так оказия! – воскликнул секунд-майор Балакирев, распечатав письмо Аристарха Иваныча. – Пишет побратемщик, что зреет в Рахметове антигосударственный бунт, и просит выслать роту солдат. Роту не дам. Данила! Возьмешь с пяток робят: Кащея, Рядовича, ну, Юшку ишшо, сристай[15] с киндером в деревню, узнай, не померещилась ли Еристану мому́ опять какая блажь. Хороший человек твой хозяин, Симеон, только ученый шибко. От учености у некоторых