– Ну да ладно, спасибо тебе, сосед, пойду я, – сказал капитан, – нельзя мне в эти выходные здорово отрываться, комиссия, понимаешь, летит из корпуса. Проверка предстоит большая, боюсь, что за воскресенье не отойду. Сам знаешь, какие у нас порядки. Вот уже год прошёл, а я чехол Магомеду списать не могу. Другая жизнь пошла, сосед. Хреновая.
– Да брось ты хандрить, Иван! Какая она тебе хреновая? Гляди, сколько всего у нас есть! Надо – возьми домой, сколько хочешь, мне не жалко, мы завтра ещё намылились на Малгобек за рельсами. Ты в доле. Как-никак, это ты в дело душу вдохнул.
Дубов ходуном ходил от радости и никак понять не мог странной меланхолии соседа, явно поглотившей всё его существо. Ему даже в голову не могло прийти, что Сенопузенко жаба может давить, обычная жаба людская, которая спит порой в душах особей человеческих, словно мишка в берлоге, и с рёвом просыпается иногда, когда здорово ей почивать мешают. Но откуда о том могло быть известно простому русскому офицеру, которого военная жизнь полностью разучила вдаваться в тонкости, чего бы это ни касалось только. Сенопузенко выпил ещё и пошёл в гараж. Там он достал чеснока, вышел, замкнул за собой дверь и домой двинулся.
«Моим салом меня же и по мусалам. Просрал рельсы», – думал, шагая, он. Жаба прямо-таки внутренности выворачивала наизнанку. Иван почувствовал, что нужно что-то сделать, иначе он просто помрёт от душевной боли, ну и вдруг прямо осенило его! И чтобы снять напряжение и тяжесть с сердца, он, стесняясь самого себя, но ничего не могши поделать, приступил к осуществлению мгновенно родившегося в мозгах плана дьявольского.
Что было духу пустился Иван Иванович бегом вокруг гаражей, дабы зайти в них с противоположного хода, и оттуда к Дубову обратно понёсся. Осуществив свой манёвр, запыхавшийся, он взволнованным, возбуждённым голосом, не допускающим сомнений, закричал:
– Ребята! Ребята! Труба дело! Рельсы мусора ищут по гаражам, кучкой с другого конца идут. Скоро здесь пидарасы будут!
Майор Дубов был хоть и туговат на результативную творческую мысль, но быстро сообразил, чем грозит поимка.
Растаскивание государственной железной дороги – это пусть не тюрьма: офицера не посадят за это, но кровушки выпьют море. Позор на всю Дальнюю Авиацию! Понизят в должности. Снимут звание. Отправят по недисциплинированности на полпенсии на дембель. Двадцать лет безупречной службы—кобелю под хвост, а ею гордился майор.
– Ребята! Яму рыть! Рельсы закапывать! Следы заметать! – скомандовал он голосом, не терпящим пререканий и требующим полного и беспрекословного подчинения. Прекрасно слётанный экипаж с полуслова понял своего командира и заработал чётко и слаженно, так, как положено в полёте, когда на борту беда. Сенопузенко, увидев, что нахлобучка его удалась, почувствовал заметное облегчение на душе и решил окончательно устранить остаточные неприятные ощущения. Он зашёл в гараж Дубова и налил себе сухого винца. Минут пять смаковал его и чувствовал,