– Ох ты господи! – вздохнула тётя Нина. – Садись. Садись, доча!.. Давай потихоньку споём…
– …И ты учти, Всеволод, – вполголоса говорил дядя Гоша, сидя на корточках у плиты и прикуривая от уголька. – Ты – номер первый. И никаких! Ты видел, какую я им атаку развил? А почему?
– Почему? – искренне спросил Всеволод.
– А потому что твоя жена… эта… дура! Как надо было действовать? А? Как?
– Не знаю.
– Не знаешь. Надо было сказать матери – она тоже дура, учти – что, мол, хочу ковёр. Хочу! Мать шепчет мне: а давай подарим Райке ковёр? Ты понял? И я – я, понимаешь? – говорю при всех: возьми-ка ты, Райка, в подарок от родителей ковёр! И все довольны… Но ничего. Я тебя, Всеволод, за месяц всему обучу: и нырять ты будешь, как водолаз, и руки накачаешь, а главное – чудный ты хлопец, Всеволод! И мы ж с тобой еще не допели, а?..
Иван Полуэктов
У Ивана Полуэктова отдельная однокомнатная квартира в хрущёвском доме. Он её получил, как инвалид войны. Левой ноги у него нет с сорок четвёртого года.
Но обычно квартира пустует, потому что Иван живет у жены. Жену зовут Анна Степановна Грязнова. Она так же, как Иван, на пенсии, и подрабатывает зимой в больнице. Медсестёр постоянно не хватает, а у Анны Степановны большой стаж, с сорок второго года.
Правда, набирается в общей сложности месяца два в году, когда Иван переезжает жить к себе. Конечно, не от хорошей жизни. Иван пьёт довольно регулярно, и у Анны Степановны иногда лопается терпение.
Когда Иван перебирается к себе, его навещает средняя дочь Анны Степановны, Люда. Люда – большая, красивая женщина, любимица Ивана. Когда он впервые появился в семье Анны Степановны, то первой из пяти детей, выходивших по одному из комнаты на кухню, где сидел Иван, была Люда. И она сразу забралась ему на колени. Это было в пятьдесят четвертом году, в Кунгуре.
Ивану тогда еще ничего не стоило отмахать по хорошей дороге километров пять-семь. А от вокзала до дома, где жила Анна Степановна, было около этого. Поэтому, выпив стакан водки, он пришел в какое-то смешливое настроение.
– Это что за птица, а? Отвечай. Как тебя зовут?
– Люда.
– Так, – сказал Иван. – Это, значит, не моя. А где моя?
– Хорошо, что ты не сердишься. Чего теперь сердиться? – Анна Степановна впервые улыбнулась. Зубы у неё были ровные, белые, как будто литые.
– Сердиться-то чё ж сердиться. Плакать надо.
– Плакать. Здоровый мужик и – плакать. Это, может, мне плакать нужно, а я, смотри, улыбаюсь… Может, макаронов отварю?
– Не надо, Анна Степановна, к чему макароны, если есть водка? К водке лучше картошки.
– Можно и картошки.
Анна Степановна встала, с неохотой открыла крышку подполья и, свесившись туда, оставшись наверху неожиданно раздавшимся задом, начала набирать картошку. И здесь Иван во второй раз после улыбки Анны Степановны ощутил толчок крови, разливающейся от груди вверх – так она овладевала им.
Начали