– Мы хотим, чтобы вернулась другая медсестра, – говорю я Мэри, или Марии, или как там зовут дежурную медсестру. – Та, которая была здесь прошлой ночью.
Она просит черную медсестру уйти, и мы остаемся одни. Я уже опустил рукава рубашки, но ее глаза все еще косятся на мои предплечья.
– Могу вас заверить, Рут проработала у нас больше двадцати лет… – начинает она.
– Я думаю, мы все понимаем, что я возражаю не против ее опыта, – отвечаю я.
– Мы не можем удалить работника из отделения из-за национальной принадлежности. Это дискриминация.
– А если бы я попросил акушерку-женщину вместо мужчины? Это вы спокойно допускаете?
– Это другое дело, – говорит медсестра.
– В чем же разница? – спрашиваю я. – Насколько я могу судить, вы занимаетесь обслуживанием клиентов, а я клиент. И вы должны делать все для удобства своих клиентов. – Я с глубоким вздохом встаю, специально чтобы возвышаться над ней. – Даже не представляю себе, как расстроятся остальные матери и отцы, которые есть здесь, когда… ну, знаете… начнется шум. Если вместо милого, спокойного разговора нам придется повышать голос. Если другие пациенты начнут думать, что и на их права вы тоже наплюете.
Медсестра поджала губы:
– Вы мне угрожаете, мистер Бауэр?
– Не думаю, что в этом есть необходимость, – отвечаю я. – А вы как считаете?
У ненависти есть своя иерархия, и у каждого она имеет свою форму. Лично я ненавижу латиносов больше, чем азиатов, а евреев – больше, чем латиносов. На самом верху этой диаграммы презрения находятся черные. Но даже больше, чем любую из этих групп, я не могу терпеть Белых антирасистов. Потому что они – предатели.
Мгновение я выжидаю, пытаясь понять, не является ли Мэри одной из них.
У нее на шее дергается жилка.
– Я уверена, мы сможем найти взаимоприемлемое решение, – бормочет она. – Я приложу записку к медицинской карточке Дэвиса с вашими… пожеланиями.
– По-моему, хороший план, – отвечаю я.
Когда она, недовольная, выходит из палаты, Брит смеется:
– Милый, в гневе ты прекрасен. Но, знаешь, теперь они будут плевать в тарелку, перед тем как кормить меня.
Я беру Дэвиса на руки. Он такой маленький, не длиннее моего предплечья.
– Я буду приносить тебе вафли из дома, – говорю я Брит. Потом прикасаюсь губами ко лбу моего сына и шепотом произношу слова, не предназначенные ни для кого, кроме нас двоих: – А тебя, – обещаю я, – тебя я буду защищать до конца своих дней.
Через пару лет после того, как я примкнул к движению «Власть белых», когда я руководил САЭС в Коннектикуте, печень моей матери наконец отказала окончательно и я вернулся домой, чтобы распорядиться имуществом и продать дом деда. Разбирая ее вещи, я наткнулся на стенограмму суда над убийцей моего брата. Зачем она ее хранила, я не знаю. Наверное, когда-то ей стоило большого труда раздобыть эту запись. Я сидел