На то, что бдительный свидетель тут же выложит ему приметы подозрительного субъекта, привлекшего его внимание странным поведением, он перестал надеяться уже на второй месяц службы, когда схлынул тот детективный восторг, который окрыляет новоиспеченного опера – бывшего курсанта Высшей школы милиции, когда ему дают первое самостоятельное дело (для Никиты это было добрых двенадцать лет назад – словно в небывалой, сказочной жизни, называемой юностью).
– Да я, товарищ родной, будку красил. Трансформатор видите? – сторож ткнул обкуренным пальцем куда-то за сторожку. – Краску ацетоном разводил, потом бордюр от лопухов очищал – на карачках елозил. За перроном-то я и не следил. И какие в это время пассажиры? Наши все до восьми еще уехали, кто на работу. А для дачников рановато.
– А народ с зообазы когда начинает подтягиваться?
– Да когда как, – сторож пожал плечами. – А если по правде, тот народ мало на электричках ездит. У них машина из Москвы ходит со жратвой для живности. Ну, все к ней и пристраиваются. Какие там работают, те вообще редко ездят, живут при зверях своих. Да и народу там с гулькин нос осталось. Вы вон к Васильичу идите, он кой-кого на базе знает. Сено им в прошлом году возил и в этот раз вроде подрядился.
Васильич – муж кассирши Ольги – щуплый, сожженный солнцем мужик – колол во дворе дома дрова. Увидев Соловьева, он отпер калитку, загнал в будку рвавшуюся с цепи здоровенную кавказскую овчарку, впустил гостей в заросший яблонями и вишнями садик.
– Юрий Иванович, приветствую. Заходи, присядь в холодке.
– Здравствуй, Петр Васильевич. Это вот товарищ из главка нашего, будь добр, перескажи ему, как ты эту старушку обнаружил. – Соловьев сел на врытую под яблоней скамейку. А Колосов прислонился к стволу яблони: прямо перед его лицом висели на склоненных ветвях зеленые неспелые плоды. Васильич отложил топор.
– Ну, сошел я, значит, с ясногорской. Народ кругом. Пути перешли и…
– А чего ты не домой, а на тропинку вместе с дачниками отправился? – спросил Соловьев быстро.
– Деркуну не доложишь?
– Могила – ты меня знаешь. Деркун – это наш лесничий, – пояснил Соловьев Колосову.
– Березу я себе одну облюбовал, Юрий Ваныч. О-он там, – Васильич мотнул головой в сторону леса. – Подгнила она, все равно до первой бури стоит. Ну и хотел пойти прикинуть, с какой стороны лучше валить. Березовые дрова у меня кончились. А без них как? И банька не та, парок не ароматен. И шашлычки, и печка… В печке еловые-то стреляют, опять же – искры. А березовые ровно горят. Уголь от них хороший, зола – огород удобрять, словом, нужна береза мне. Ну, пошел я, значит, по тропе. Гляжу – впереди пестрое что-то. Ба-атюшки, женщина лежит в грязи. Думал сначала – пьяная или плохо стало. Подскочил – а ейная голова вся в лепешку расплющена. Кровищи!
– Вы тело не трогали? Не перемещали его? – спросил Никита.
– Ни-ни, что вы! Дачники, что сзади шли,