Да, пожалуй, именно это взбесило ее больше всего. Она, она женского роду! Она, принимающая участие с малых лет в охотничьих забавах, стреляющая не хуже любого егеря, прекрасно разбирающаяся в норове лошадей, она – женского роду! Да… да, даже так. И что, если она – девушка, значит, у него есть право ограничить ей свободу и запретить даже интересоваться делами, не говоря уже о вмешательстве в жизнь имения. Конечно, принцип жизни таких героев в отношении женщин понятен – кухня, церковь, дети.
– Что он, совсем закоснел там, на своей военной службе, отрыжка древних веков, застой прогрессивного века, консерватор – злейший враг эмансипации, – бурчала под нос всё более разъяренная своими мыслями Лиза. Может, и дышать он ей запретит, этакий домашний тиран, и чем руководствовался покойный папа, выбирая этого молодца ей в опекуны. Наконец, настрадавшись вдоволь, Лиза решила поменять дислокацию и перебралась в свой кабинет, может, любимая обстановка отвлечет от дурных мыслей.
– Я обед тебе сюда принесу, – мельком глянув на нее, произнесла няня Пелагея, открыв дверь в кабинет и тут же исчезая за ней. Она-то уж точно не будет докучать Лизоньке, по одному ее взгляду, по частоте дыхания определит состояние голубки ненаглядной.
Няня Пелагея – аккуратная маленькая старушка в чепце и платье по городской моде на кринолине и колоколами спадающими рукавами с белоснежными кружевными оборками по краям, что неизменно вызывало завистливые взгляды кумушек, когда няня Пелагея, важно поднимая широкие юбки, степенно спускалась с подножки барского экипажа, предоставленного ей для посещения единственной оставшейся в живых ее родственницы в селе – престарелой сестры и ее семейства. Раздав чинно пряники всем своим белоголовым многочисленным внучатым племянникам, она торопилась назад в поместье к своей незабвенной голубке, которую уж точно считала своим кровным дитятком, приставленная к ней еще при жизни Лизиной матушки. Как же не считать ее своей кровинушкой, коль сама ее и вырастила.
«Бедная няня Пелагея», – переключились окончательно мысли Лизы на свою няню. После серьезной продолжительной болезни позапрошлой зимой в Петербургском доме Ланских, она, прошлым летом, так сокрушалась, что по здоровью не может сопровождать на зимний сезон Лизу в город.
– Лизушка, всё ветры гнилые, болотные, городские виноваты, а я тут на деревенском воздухе при своих корнях дольше протяну, уж не обессудь, буду тебя по весне ждать, голубку, да за именьем пригляд лучше будет.-
Что Лизе оставалось? Она ведь уже не маленькая, капризничать, но прошлую зиму и эту, хоть папа рядом был, а теперь? А теперь какой-то надменный чужак со своим уставом в ее монастырь, опять взорвалось всё внутри возмущением.
Няня принесла Лизе