Точнее – с нашей улицы. Потому что дворы только у частных домов, увитые виноградом и со статусом дипломатической неприкосновенности, а частный сектор был разделён параллельными улицами.
Одна улица – одни правила. Другая улица – другие.
Гулять с девкой с соседней улицы было можно. Но чревато. Необходимо ибо удовлетворить жадные интересы уличных старейшин. Принести дань неопределённым, но жестоким богам.
Интересное положение было у нескольких дворов в переулках – ребята оттуда либо вынуждены были выбирать, с кем они, либо держать альянс.
Я был с Постышева. Середина улицы, рядом с вагонеточной дорогой из шахты 5/6. (Дело происходило в Димитрове, Донецкой области). Избавлен от выбора. Самим фактом прикреплён к группировке.
На улице две компании – старшая и младшая.
Старшая, подростковая и раннезрелая, собиралась на лавочках, усатые парни щупали девок, те в ответ покрикивали и огрызались, но телеса подставляли ещё более ретиво.
Это была такая игра.
Пили вино и водку, иногда кто-то приносил гитару, с появлением магнитофонов сразу же всё пространство захватил «Сектор Газа» – точный и бесповоротный символ той эпохи, ранних 90-х.
Я был из младшей компании. Мы были братьями и сёстрами старших.
Мы тайком наблюдали за ними, копировали их, хотя сами больше копались в песочнице, играли в карты на лавочках или в тени шелковицы. Гасали на великах, ходили купаться на ставок, играли близ шахты.
Мы дети. Знаем друг друга с детского сада. Все соседи.
В порядке вещей было прийти спонтанно кому-то к воротам и начать кричать – «вы-хо-ди-и-и!…».
«Да что вы разорались-то, черти!» – в сердцах высунется мать в окно, – «сейчас он (она) выйдет».
Гуляли допоздна. Вечером на едва освещённой улице, один столб на 15 дворов, слышались крики – «Ваня-я-я, домо-о-о-ой!».
«Щя-я-я-яс! – кричит из темноты Ваня, а нам добавляет: – Через час».
Знали, что захоти мы затеряться – никто не найдёт нас в тайниках нашей улицы.
Войнушки и прятки, игра в мафию и разбойников – мы знали все схроны.
Вот здесь, в зарослях бузины, если заховаться – с двух шагов, и то уже не видно.
Вот здесь старый дручок лежит, под него ляжешь – как будто и нет никого.
А здесь у угольного сарая доска ослабла – за неё можно протиснуться.
В тайниках прятали наши пластмассовые пистолеты.
Дети анархии, правнуки гуляйпольских анархистов.
Южане растут быстрее. Мы очень рано заметили, что мы мальчики и девочки.
В условиях вольницы мы все очень рано знали, причём с большой степенью достоверности, откуда берутся дети.
Никому из нас не приходилось читать книжечек из серии «как рассказать ребёнку, что аист – это туфта».
Мы смотрели, что делают старшие. Как они обнимаются и целуются на лавочках, обжимаются, отпускают волнительные пошлости – «а шо, Натаха, а пойдём в балку размножаться, а?».
Мне было лет пять, наверное.