Картошку копали лопатой и руками, в дождь и вёдро. Спали в большом сарае, на соломе. Ухайдакивались за день так, что не реагировали ни на блох, ни на голод. Бывали дни, когда хлеб-«черняшку» вообще забывали завезти. Моя новая подруга, редактор Зина Луковникова (наша с ней картофельная дружба продлилась всю жизнь, до её смерти) приносила из деревни молоко, но у меня на молоко идиосинкразия.
В пику злопыхателям я не только не скуксилась, но вышла на одно из первых мест по производительности труда. Ещё больше, чем я сама, ликовал Шубников.
Жить в военной Москве было трудно. Подголадывали. В ТАССе нам выдавали талон на обед в ресторане «Русская кухня» на улице Горького 10. У кого дома были старики и дети, половину и без того скудного обеда уносили с собой в банке из под баклажанной икры.
Мои, чудом уцелев в ленинградскую блокаду, были эвакуированы в Сибирь. Там, в Прокопьевске, находился госпиталь, в котором работали Ася с мужем, замечательным врачом Оскаром Михайловичем Соркиным. Они моих пристроили рядом. Завели огородик, помаленьку стали на ноги, устроились на работу.
При первой же возможности я съездила их проведать. Увидела своими глазами матушку-Россию… «Родная земля, за что тебя погубили?», хотелось причитать словами Зинаиды Гиппиус.
Тогда же, буднично, словно речь шла о профсоюзе, меня приняли в кандидаты партии. Все там были, вступила и я, это было чем-то само собой разумеющимся. Куда сложнее оказалось из неё выйти сорок лет спустя. Из КПСС по-хорошему не выходили, из неё только исключали.
Не могу не вспомнить чрезвычайный случай, а именно нашего с Разгоном приятеля Евгения Александровича Гнедина, бывшего дипломата и зэка, мечтательно сообщившего нам за ужином в переделкинском доме творчества:
– Вот исполнится мне 80 лет, и я им напишу письмецо, мол, я с вами расхожусь во мнениях, вложу его в конверт вместе с партбилетом и отправлю в райком!
Мы посмеялись, не веря ему ни на йоту, а он действительно отослал, и ничего ему не сделали – уже был на подходе Горбачёв. Кстати, я со своей студенткой Алессандрой Каппони перевела на итальянский язык и опубликовала в 1991 году гнединские мемуары «Выход из лабиринта» с предисловием Сахарова и нобелевского лауреата Риты Леви Монтальчини.
Согласно сложившейся практике, меня как уезжавшую навсегда полагалось исключить, но мне попала вожжа под хвост – нет такого закона! Моё заявление – о выходе, а не об исключении за несуществующие провинности. В парткоме Союза писателей ужасались: у тебя сорокалетний стаж! Это безумие! А в райкоме часами держали в коридоре, совещались, не знали, что со мной, твердолобой, делать, но в конце концов махнули рукой и вышло по-моему.
Даже такой мудрый многолетний зэк, как Лев Разгон, додумался только к старости, в какой партии мы состояли.
– Подумай, – вздыхал он, – мы их всю жизнь боялись, а ведь это была просто банда уголовников, захватившая власть!
Все