Тут я решил его поддеть. А каким он видит себя в загробной жизни, спрашиваю, не приходило ли ему в голову, что там у него тоже будет хуй и он сможет пускать его в дело?
– Ха! – воскликнул он. – Да я только об этом и думаю, мне эта мысль давно покоя не дает. Вечная жизнь с подвешенным к мозгам раздвижным хуем – нет, такая перспектива меня не радует. Но утверждать, что мне хотелось бы вести там жизнь ангела, я бы тоже не стал. Я хочу быть самим собой – Джоном Стаймером, со всеми его треклятыми заморочками – моими заморочками. Мне нужно время, чтобы кое-что обмозговать, – может, тысяча лет, может, больше. Что – скажешь, совсем мужик сдурел? Но так уж я устроен. Тот же маркиз де Сад – вот уж у кого была уйма времени на размышления. Он много чего обмозговал, во многом докопался до сути, и я готов это признать, хотя и не могу согласиться с его умозаключениями. И тем не менее, скажу я тебе, не так уж страшно всю жизнь провести в тюрьме – если у тебя живой ум. Страшно стать своим собственным узником. А большинство из нас именно таковы – узники, добровольно заковавшие себя в кандалы своего «я». В каждом поколении лишь единицам удалось убежать от самих себя. Стоит взглянуть на жизнь трезво, и сразу видишь, что это сплошной фарс. Грандиозный фарс. Подумать только: человек всю свою жизнь тратит на то, чтобы обвинять или оправдывать других! Судебная система больна насквозь. Никому не легче оттого, что у нас есть законы. Нет, это какая-то игра в бирюльки, облагороженная помпезным именем. Завтра я и сам могу оказаться в судейском кресле. В судейском, заметь, – а это тебе не фунт изюма. Стану я меньше думать о себе, если буду называться судьей? Смогу что-то изменить? Как бы не так! Я буду играть по новой – в судейские игры. Я же говорю: нас оболванивают с самых пеленок. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что у каждого из нас своя роль и, теоретически, все, что мы можем, это играть ее в меру своих способностей. Мне моя роль не нравится. Меня вообще не привлекает перспектива кого-то играть. Даже если меняться ролями. Понимаешь? Мне кажется, нам давно пора сменить курс, обновить систему. Суды надо упразднить, законы надо упразднить, полицию надо упразднить, тюрьмы надо упразднить. Больна вся система в целом. Потому я и ебусь напропалую. И ты будешь, если посмотришь на все моими глазами. – Он вдруг умолк, продолжая шипеть и фыркать, как шутиха.
После непродолжительного молчания он сообщил, что скоро мы будем на месте.
– И помни: чувствуй себя как дома. Делай что хочешь, говори что хочешь – никто не будет чинить тебе препятствий. А надумаешь взять ее на передок – дерзай. Я не в претензии. Только смотри не увлекайся!
Когда мы вырулили на подъездную аллею, дом был погружен во мрак. На обеденном столе лежала записка. От Беллы, этой его ненасытной «ебарихи». Ей надоело нас ждать, она думает, что мы уже не приедем, и так далее.
– Так где же она? – спрашиваю.
– Должно быть, поехала в город и осталась ночевать