Через несколько месяцев в МГУ прибыла бригада Рабоче-крестьянской инспекции. Инспекторы опрашивали сотрудников и аспирантов Физического Института, изучали документацию, осматривали лаборатории.
В отчете комиссия пришла к выводу о низком уровне института, где некоторые научные сотрудники за пять лет не опубликовали ни одной работы. Единственное исключение давала кафедра Мандельштама, на которой было выполнено около пятидесяти работ, хотя здесь комиссия нашла другой недостаток: «полное безразличие к вопросам диалектического материализма».
Отчет описал атмосферу противостояния, в которой приходилось работать Мандельштаму: «Господствовавшая группировка почувствовала в нем большую опасность для своего монопольного положения. Так как прямо противодействовать его работе было невозможно, ему было организовано пассивное сопротивление. По выражению бывш. аспиранта А. А. Андронова «проф. Мандельштама держали в абсолютно черном теле».»
Рабоче-крестьянские инспектора увидели, что то была лишь замаскированная борьба за материальные средства, а маскировкой было «распространявшееся Тимирязевым утверждение, что борьба идет между советской профессурой и антисоветской.»
Комиссия, в итоге, предложила директора института сместить, и на его место назначить «надежного человека, не обязательно физика». В сентябре 1930 года директором института стал Гессен.
Максимову предстояла успешная карьера профессионального партийного надзирателя над наукой, но его донос 1929 года в ЦК на удивление правдиво описывал ситуацию. Коммунист Тимирязев, например, обвиняется в том, что «черносотенного» профессора Кастерина зачислил в передовые лишь потому, что тот опровергает теорию относительности.
А вот что сказано о физиках, близких к Мандельштаму.
О Вавилове: «Известный физик. …Право настроен, но в последнее время стремится работать с нами.»
О Тамме: «Хороший молодой физик. Вполне лоялен. За последнее время заметны некоторые колебания.»
О Ландсберге: «Хороший физик. Право настроен.»
А о самом Мандельштаме: «Крупный физик с европейским именем. …Прекрасный педагог. Лоялен», – к советской власти, надо полагать. Так Максимов, видимо, воспринимал вежливость европейского профессора.
Тамм видел своего учителя несколько иначе:
«Между прочим, отвращение ко всему большевицкому – хотя ему очень хорошо – стало у Леонида Исааковича совсем болезненным, включительно до того, что необходимость сидеть за столом (в разных концах и не разговаривая) с коммунистом на ужине – причем этот единственный коммунист вел себя, по его же словам, весьма прилично – вызывает у него мигрень страшнейшую на всю