недоступной для изучения. О том, что и такого рода «гари» все же имели место, свидетельствуют отрывочные данные. К их числу относится, например, переписная книга Арзамасского уезда, датированная 1678 г. Причины запустения дворов в деревнях Ковакса, Соляная Гора и селе Страхово объяснены следующим образом: «двор пуст Фофанка Андреева, а он, Фофанко с детми, на овине сгорел в 186 году, а жена ево умре», «Двор пуст Антропка Васильева, а он, Онтропко, з женою и з детьми бесовскою прелестью собрався в овин згорел в 183 году» и т. д. Всего в переписной книге отмечено «восемь крестьянских дворов, запустевших от гари»
[372]. На Европейском Севере России такие самосожжения также имели место. Так, в 1716 г. Олонецкая воеводская канцелярия рассматривала дело о пустопорожнем выморочном участке в деревне Тереховой. Участок оказался ничейным из-за самосожжения его владельца со всем семейством. Крестьянин Яков Иванов «имел за собою церковный раскол и в прошлых годех собрался он с такими же раскольниками с немалыми людми и с женою и с детьми и с пасынком и с соседи <…> запершися во дворе своем <…> тот двор зажигали и сами себя все без остатку сожигали»
[373]. В 1720-х гг. «семейные» самосожжения происходили в Сибири. Так, по данным старообрядческого публициста Семена Денисова, в Тобольском уезде жители «от древняго благочестия не отпадаху, в домех своих затворяющеся и, зелие зажегши,
вседомовне (курсив мой. —
М.П.) сожигахуся»
[374]. В 1723–1724 гг. в Сибири такого рода мелкие самосожжения, правда, весьма неопределенно фиксировались духовной властью. Так, тобольский митрополит Антоний доносил Синоду: «Мнози в епархии моей, не приемлющие троеперстного изображения креста, в нескольких местах, огню в жертву предашася, сожглись»
[375]. К середине XVIII в. эта тенденция не угасла. Так, в июне 1751 г. в деревне Обаниной Исетской провинции «сгорел в своей заимке в избе крестьянин Аника Жерновиков с 4-мя своими малолетними детьми»
[376].
Явное ослабление эсхатологических настроений в конце XVIII в. привело к постепенному прекращению массовых самоубийств. Вполне вероятно, что к этому времени в огне самосожжений погибли почти все более-менее радикально настроенные старообрядцы – сторонники «огненной смерти». Однако организация самосожжений оставалась на протяжении всего XVIII в. главным, наиболее тяжким и хорошо аргументированным обвинением, которое власть часто предъявляла старообрядцам. Эти обвинения не в последнюю очередь были связаны с тем, что массовые самоубийства происходили на окраинных и без того малонаселенных территориях Российской империи и поэтому наносили наибольший ущерб государственным интересам.
Локализация самосожжений, на первый взгляд, представляется парадоксальной. В массовых самоубийствах участвовали жители тех губерний (преимущественно Европейского Севера и Сибири), где давление местной и центральной власти на старообрядцев не отличалось высокой интенсивностью. Объяснение именно такого, странного, на первый взгляд, размещения «гарей»
