Опять выплыли звуки «Амурских волн», и опять, как во сне, почудилось Надежде Георгиевне там, вдали, наверху, чуть справа, белое облачко. Опять возникло беспокойство.
Вот ведь жаль – думалось Надежде Георгиевне – дома пес остался. Ему как ни принесешь еду, так он хвостом машет, носом тычется, глаза от благодарности слезятся. И стало самой ей жалко до слез своего милого оставленного пса.
Тут начинает чувствовать Надежда Георгиевна, что кругом полно бандитов. Их не видно, но они здесь. Ходят, дышат, кашляют. И знает Надежда Георгиевна простое средство усмирить их, и не только усмирить, но и расположить к себе. Надо только сказать что-нибудь ласковое: какие вы все хорошие, например. Они, хоть и бандиты, но вполне обыкновенные, порядочные, даже где-то добрые люди. Соседи они там, или сослуживцы какие… И лица их ей знакомы, хоть никаких лиц и не видно. Надо только сказать: какие вы все красивые. Но что-то мешает ей. Она утверждает, что мешаю ей я, мой голос, который встревает: «Нет, ни в моем случае. Не смей». И если даже не голос, то мое присутствие. Но я точно помню, что спал в это время и ничего не мог там говорить или, как она выразилась, встрять. А если бы даже и не спал, то все равно не мог бы произносить подобных речей. Зачем мне это? Что я имею против них? Но Надежда Георгиевна уверяет, что я, не Машка, не Валерий, а именно я.
И дальше ей снится, что подходят бандиты все ближе и ближе. Хрустят под ногами их веточки, шуршат листики. Но их самих Надежда Георгиевна не видит, так как свет, хоть и усиливается, но в то же время концентрируется весь на ней самой, и тьма кругом как раз усиливается. И получилось, что она сама горит наподобие свечки, а из света во тьму никогда ничего не видно.
Тогда она подумала: обеденный перерыв должен бы и кончиться. И решает она поторопить скандинавских женщин. Пробегает она какими-то задворками, мимо каких-то сараев и голубятен и оказывается на прекрасной поляне, где при ровном, почти дневном освещении пять скандинавских женщин любезничают с кавалерами. Возлежа на траве в привольных и удобных позах, одетые в длинные легко окрашенные юбки, белые кружавчатые кофты, с длинными лентами в рыжеватых волосах, они легко пошевеливают розовыми губками, обнажая белые ровные зубы. Кавалеры склоняются над ними, щекочут их усами и дарят им по цветочку. А вдали видит Надежда Георгиевна взаправдашнюю эстраду, военный оркестр и дирижера. Только он не маленький и толстенький, а молодой и гибкий, одетый в парадную форму. Он делает руками жесты, музыканты водят смычками, но музыки Надежда Георгиевна не слышит. И только тут замечает она, что хоть поляна освещена ярким светом, но сама она стоит в тени. И как она ни придвигается к скандинавкам, но выйти из тени никак не может, и никто ее не замечает. Тогда обращается Надежда Георгиевна к близлежащей скандинавке: «Вы такая милая, красивая. Вы не обслужите меня?» – «Подождите», – прохладно отвечает та и снова обращается к своему лукавому кавалеру. Надежда