– Я знаю, зачем пришёл, – неожиданно переключился Лысый, – только не пойму, почему ко мне… я твоих книжек не держал, слышал только, что говорили на заседании… хочешь моё мнение? – Додик молча вертел в руках стакан. – Мало их ещё… вот в чём дело… это ж, как деньги… вступительный взнос, а они у тебя тонкие… на ладонь положишь – вниз не тянут… другие понатаскали гору… и прошли… особенно, у кого кирпичи толстенные… ну, сам реши, кому их читать охота…
– Настоящих много не бывает… они часто фальшивые!.. – возразил Додик.
– Кого в виду имеешь? – резко и в лоб спросил Лысый…
– Всех… – Додик дерзко уставился на собеседника. – Впрочем, к чему это…
– Верно… чего других судить?! Ты считаешь, что твои – настоящие, а у другого – похуже. Это-то нормально… но как доказать? Можешь?
Додик поднял глаза на собеседника, молча вытащил из внутреннего кармана пиджака сложенные вдоль страницы, исписанные кривыми строками, отодвинул всё от края стола, опёр об него рукопись, уставился в неё и после короткой паузы, не поднимая глаз, начал читать бесстрастным ровным голосом.
«На углу улиц Некрасова и Советской желтел пустырь. Когда он образовался, никто не помнил – последнего дома у перекрёстка не было. Может, его и не строили вовсе, потому что улицы сходились под слишком острым углом и участок неправдоподобно сужался… Он был вытоптан не только посредине, где между двумя врытыми трубами натягивали рваную сетку и гоняли мяч поверх неё с одной половины очерченной площадки на другую, но и вдоль заборов. Тут по вечерам сходились парочками и компаниями мальчишки и девчонки. Трава не успевала вырасти.
Налево, по Некрасовке, тянулся ровный зелёный забор вдоль одинаковых почерневших и притихших дач старых большевиков, спрятавшихся за рядами охраняющих их сосен, а направо, по Советской, – домики, домики – вразнобой без стиля и строя, с лаем собак, помойными выплесками по углам участков и нарезанными огородами… здесь водились хорошо знакомые ребятам сады, яблочные и вишнёвые, а в летний зной – крапивно-малинные заросли вдоль заборов с пролезающими сквозь штакетник стеблями, усыпанными душистыми ягодами…
Зима тянулась долго, залезая ещё и на позднюю весну переходными экзаменами в каждом классе, но всё равно параллельно с этим начиналась прекрасная пора длинного заманчивого лета.
У мудрой сосны со старыми ржавыми скобами для бельевых верёвок, безжалостно вбитыми в её бок, наверное, очень давно, в её девичьем возрасте, Милка Шухман училась садиться на новенький, с толстыми