В квартире родителей я прошла на кухню, оставила на столе записку, а сама отправилась на вокзал Вестбанхоф и села на последний поезд в Паркерсдорф. Скрючившись на сиденье, я наконец осталась одна и задумалась. Как я могла его упрекать? У меня на это не было никакого права. Его мать вполне была способна самым бесцеремонным образом выгнать меня взашей. Но я составляла часть жизни Курта, и с этим она ничего не могла поделать. На этот раз я не дам ей одержать надо мной победу. И не позволю этой старой грымзе вырыть могилу собственному сыну, используя для этого ревность и чувство вины.
Мои родители тоже меня не понимали. К их миру я уже не принадлежала, а в его круг до конца так и не вошла и не войду никогда. Я осталась одна. И если сегодня не явлюсь в «Ночную бабочку», то нет никаких гарантий, что по возвращении мое место останется за мной. Для девушки из кабаре я и так уже подзадержалась на сцене. Плевать. Я была уверена, что смогу спасти его от самого себя, пусть даже ни одна живая душа не желала этого признавать. И ему нужно об этом напомнить – на тот случай, если он вдруг забыл.
В пути я, как могла, разгладила костюм и навела марафет на осунувшемся лице. Надменные венские фасады за окном очень скоро сменились зеленью. От всей этой природы меня тошнило.
Я направилась в дирекцию по персоналу – безупречное здание, больше похожее на роскошный отель, нежели на больницу, несмотря на суровую модернистскую внешность. В подобных заведениях девушки вроде меня нужны всегда, однако я не имела рекомендаций, времена были тяжелые, поэтому меня вежливо послали куда подальше. Я бесцельно бродила по краю парка, держась подальше от главного входа. Свежесть лужаек; тишина, нарушаемая лишь карканьем ворон; смутный запах супа и подстриженных кустов самшита – то был привкус грядущих лет нашего чистилища, хотя в тот момент я этого еще не знала.
У хозяйственной пристройки отдыхала какая-то санитарка. Я попросила у нее закурить. Пальцы напрочь отказывались скатать сигарету.
– Вы знавали деньки и получше.
Я выдавила из себя некое подобие улыбки.
– Здесь, в Паркерсдорфе, мы привыкли видеть людей с грустными лицами. Порой мне даже кажется, что это наше фирменное блюдо. Они поступают сюда пачками. Прямо голова идет кругом!
– Я подруга одного человека, пребывающего здесь на лечении. Мне не разрешают с ним видеться.
Она смахнула с губ крошку табака:
– И как его зовут, этого вашего приятеля?
– Курт Гёдель. У меня от него уже давно нет вестей.
– Палата 23. Его лечат сном. Он в порядке. Почти.
Я сжала ее руку. Она мягко меня отстранила.
– Вообще-то, вашему другу сейчас действительно плохо. Исхудал, как гвоздь. Он мне очень нравится. А когда я убираю у него в палате, всегда благодарит. Так делают далеко не все. Но,