О простом и неизбывном чуде Рода!
Я уехал, я вернулся, я воскрес.
Есть одна – непобедимая свобода —
Слушать волю животворную Небес!
Никогда бы я о том стихом не вспомнил,
Сокровенный опыт дорог и сокрыт.
Звёзд,
ни лирика, разбитая о быт
Ни архангелы поющие,
Ни сонмы
Не тревожат во мне смутного стремленья
К стихотворчеству,
к маранию листов.
Но недавно…
Это было проявленье
Тех же сил,
и знало этот же исток.
Пела девочка.
И голос был всё тот же,
Только чище и сильнее, и древней.
Девяти годов.
Опять!
Мороз по коже…
Пелагея.
И всё прежнее – при ней.
Булавка
Грез завсегдатаи —
Мы и не знали закона,
Мы заклинали судьбу о продлении сна.
Вдруг я очнулся:
Взяла зажигалку икона,
Газ запылал,
она факел к глазам поднесла.
Вспыхнули очи.
Младенца огнем затянуло.
Он только крепче прижался к родимой щеке.
Пламя по алой порфире
на грудь соскользнуло
И запле-
пля-
пле-плясало на белой руке.
Стой, Богоматерь!
Отдай мне мою зажигалку.
Господи-Боже,
ну, кто ж теперь крест понесет?
Сон обратился
в гнилую чадящую свалку.
Стол задрожал
от предчувствия желчных икот.
Звякнули ложки.
И рюмка скатилась под лавку.
Черную доску
заткали в углу пауки.
Все что нашел —
на полу золотую булавку
Да белоснежный дымок непорочной руки.
Выстыла печь.
За окном одиноко и мглисто.
На чердаке домовой непохмельно мычит.
Высохла килька,
испортился «Завтрак туриста»,
Помер Гефест,
продырявился ядерный щит…
В левом углу
сквозь экран гомункулус плешивый
Что-то бубнит
и пытается цифрой замкнуть
Вечный пожар…
Но мы живы, поганец, мы живы!
И сквозь огонь
наш последний единственный путь.
Пусть твои дьяки
навыворот Слово читают,
И говорит о добре механический гроб.
Вот заикнись лишь о совести,