И кругом не иное что, а обширное кладбище: край, но не земли, как могло показаться, а жизни.
Шире открыв глаза, Бутов увидел «проклятого знакомца». Ощерив редкозубый рот, тот пронзительно фальцетом кричал:
– Раскумекал! Товар вечного пользования – кладбищенский персонал, участочек. Куда вечнее?! Гони денежки и получай в полное распоряжение…
– Да зачем… Да с какой стати, – слабо протестовал Бутов, пробуя даже улыбаться, чтобы обратить разговор в шутку.
От удара он еще был в полуобмороке и плохо соображал, что же с ним происходит.
– Очень даже «зачем». Готовь сани летом… «Потом», «после». После вовсе ничего не будет! – выкрикнул Рыжий; было странно и то, что он в точности повторил слова, пришедшие в сознание Бутова недавно в машине и, кажется, не произнесенные вслух.
Рыжий наклонился – глаза его, теперь снова показавшиеся тускло-желтыми, пустынными, промелькнули мимо лица Бутова, – и впился в правую руку, все еще сжимавшую пачечку десятирублевок, мелкими и острыми, словно крысиными зубами.
Пальцы Бутова разжались.
Деньги еще только падали на плоское надгробье, падали пачечкой, не разлетевшиеся на отдельные бумажки, когда Рыжий на лету схватил их, помахал ими в воздухе и в то же мгновение исчез.
Бутов поднялся. Рыжего нигде не было видно. Кругом простиралась однообразная, белесо-серая темнота, несколько прореженная кровавым закатным светом, сквозившим кое-где на самом краю неба, как слой бинтов на ране, недвижными облаками. Что-то было опасно ранено – не поймешь, в самом ли Бутове только – и кровоточило.
Недолго передохнув, Бутов обшарил надгробье и землю вокруг, но денег не нашел. Посмотрел на правую руку, близко поднеся к глазам: не было ни малейших следов укуса, хотя рука в закатном свете показалось такой, словно ее окунули в кровь. Еще раз – без всякой надежды, разумеется, – склонился к надгробью и вдруг на самом видном месте различил лист плотной бумаги, серо выступающей из темноты.
«Раньше листа не было, я не мог проглядеть, – подумал Бутов. – Что ж, ветром принесло, что ли? Так ведь такая тишь, не шелохнет».
Он сильно тряхнул головой, этим физическим усилием пытаясь отогнать нелепицу, которая вместе со всем другим приключившимся сегодняшним днем, теснила и теснила его: будто он стоит над пропастью, а они, нелепицы, сталкивают еще на один последний шажок, может быть, даже на один миллиметр только, отделявший от бездны.
Бездны безумия? Бездны смерти?
На бумаге, покоившейся посреди надгробия, порой выступали и также сами собой скрывались отдельные слова, отпечатанные крупными типографскими литерами, несколько напоминавшими