Яков Басин
Из жизни канареек
Мой сосед, сильно пьющий Дима Лось, потеряв безвременно ушедшего из жизни по причине того же недуга лучшего друга и собутыльника, затосковал и, не выходя из состояния этой тоски, все чаще и чаще отправлялся в привычный для него запой. И ничего его уже не радовало в жизни: ни жена, ни дети, ни внуки, ни детективные фильмы и футбол, ради которых он мог сутками сидеть у телевизора. Но однажды его жена Нина принесла в их небольшую квартирку клетку с кенарем. Птицу ей подарил кто-то из отъезжающих в Израиль сослуживцев по богатому на евреев радиозаводу, где она работала регулировщицей. И тут Дима вдруг воспрял духом. Когда кенарь начинал петь, он, оторвавшись от телевизора, поудобнее усаживался у клетки, с умилением, почти благоговейно не отрывал глаз от заливающейся роскошными руладами птицы и обливался обильными пьяными слезами.
Первоначально ни Дима, ни мы все не знали, что у кенаря есть имя. Об этом как-то случайно вспомнили друзья его уехавших хозяев. Причем, именно имя, а не кличка. И кенарь на него реагировал. А имя было не просто человеческое, а даже с намеком на национальную принадлежность птицы. Кенаря звали Сёма.
Надо сказать, что дом у нас был кооперативный, а кооператив принадлежал коллективу радиозавода, отчего большая часть вложивших в него деньги семей была еврейской. Дима к евреям относился с величайшим почтением, и мы не раз слышали от его собутыльников рассказы о том, о чем Дима с ними на эту тему разговаривал. «Евреи сами живут и другим жить дают» – это была его главная сентенция. «Если собрать все книги, что есть у евреев только в одном нашем доме, хватит на пол ленинской библиотеки». Или еще. «Евреи не пьют. Это мы пьем. Евреи выпивают. Знать надо разницу!» А если вся эта еврейская проблематика вызывала оживленные дебаты, говорил: «Вы моих евреев не трогайте!» После появления в его квартире кенаря, он после этой фразы начал добавлять: «У меня даже кенарь – еврей!».
Поющая птица надолго обеспечила Диме приток положительных эмоций. Больше всех радовалась Нина, которая страшно боялась, что ее муж однажды в запойной тоске наложит на себя руки.
Однако спустя некоторое время кенарь вдруг перестал петь, и никакие ухищрения Димы не могли подвигнуть птицу на возвращение к концертной деятельности. Дима садился на свое привычное место у клетки и начинал провоцировать птицу: он щелкал языком, цокал, свистел, ласково обращался к ней: «Ну, Сёмочка, ну пощелкай мне, ну что тебе, жалко?» Никакого эффекта. По прошествии нескольких дней в Диме проснулся праведный гнев, и он стал ругать кенаря всякими словами из своего богатого на русские идиомы лексикона. Птица молчала. Все закончилось тем, что мой сосед опять стал помогать расположенному в нашем же доме гастроному выполнять финансовый план. Дима приносил домой сетки с бутылками «Столичной», а покорная Нина чаще стала навещать пункт приема стеклотары.
Но тут кто-то из соседей, прознав