– Диспозицию уяснил!
– Продолжаю!
– Не томи!
– Прямо посреди комнаты, насчитывавшей метра три квадратов, перегораживая и разделяя всё сущее, не две неравные части, стоял древний комод, вросший в землю и покрытый мхом и всякой непредставимой в приличном светском общстве блевотиной, в котором, не смейтесь раньше времени, господа, гнездились всякие уездные дела с тщательно выскребанными двуглавыми орлами. Слева от уважаемого шкафа стоял обыкновенный, ничем не удивительный ломберный стол с отломанным углом и вывороченной ножкой, как будто этот стол подвергся в иные времена долгому и извращённому насилию, а потом долго оставался в тени, отдав пальму первенства иным антрибутам общественного провинциального интерьера, что подчёркивалось и небрежно брошенной на него потёртой, изъеденной молью солдатской шинелью, а также невесть откуда взявшейся книгой «Капитал», отчасти портившей общую картину. Под книгой капитал лежала другая книга, амбарный гроссбух в зелёном преплёте с разводами.
И надо сказать вам, господа, что при общем прикольно-печальном виде, за столом всё же сидел
– Виду осложнения обстановкив регионах, я ввожу указ гносис о введении полного перзиденского правления в ущелье!
– Давно пора Фрич, давно! Все ждут с заутрени! Устали уж!
– Заусенцы! Да! Но это ещё не всё!
– А что, что ещё!
– Отменяю схой закн и ввожу вердинкт!
– Вермут?
– Вер-динкт!
– Может, пдождать, пока королевские сойки не прилетят? Фью! Фью!
– Нет! Ждать больше не будем! Нет сил! И так всё на волоске!
– И?
– Что и?
– И-и?
– Не обосрись, брат! Я подопру!
– И?
– Далее все п-по прядку! Тпру-у!
– И?
– Так вот! За столом сидел вечно хмурый, всё чем-то недовольный тип, всё время писавшей в гроссбузе вечным пером..
– И?
– И! Ахтунг! Ахтунг! Ввожу хим-хим-химическую катсрацию для некоторых форм педафилов! Как?
– О! Как далеко, однако, заглядывает наша Фан-фан-фан-тазия!
– Ничё!
– Всего хорошего, ребята! – сказал мерзкий пьяный старичок-полячок, вечно страдающий затяжной белугой, и ласково попрощался, – Желаю вам, чтобы вас сегодня не выебли!
Дедуль, первая фраза была получше второй, честное слово!
Он был такой сердечный, такой вежливый! Только по любому поводу из себя выходил. И тогда норовил бегать по скамейкам, преследуя двуногих и пытаясь поразить их ударом резиновой калоши и фирменными плевками метра на три. Весь как кирпич, изъеденный морской волной!
Старичок так горячился, что фалды у него разъезжались, как у богомола.
Старичок в обществе представлялся: «Я был три раза в теньке, два – в психушке!» и если что не по его было, тут же начинал всех дураками называть и дико