Одного.
На всей набережной, которую Густав Линдхольм наверняка еще помнит веселой и многолюдной, кроме него, одни голограммы. И вышло так, что, именно они здесь дома.
Настоящий я ежится. Ненастоящий – запрокидывает голову, в очередной раз за последнюю неделю открывая свое лицо другим.
Густав замирает. Забывает, что ему холодно; забывает, как устали ноги. Все его внимание концентрируется на мне; и герр Линдхольм даже не замечает, как неприлично открывается при этом его рот.
Я молчу. Мы оба молчим довольно долго.
– Да, – глухо произносит он, наконец. – Да, это правда. Сначала я не поверил, но это правда. Ты – это я.
И снова пауза. Тишина. Я не знаю, что ответить. Я вообще не знаю, о чем с ним говорить.
Нас привели сюда разные вещи. Густава Линдхольма – любопытство. Твоя живая фотография разгуливает по Стокгольму – надо же такому случиться. Меня… наверное, просто желание узнать больше. Понять себя.
Но герр Линдхольм вовсе планировал рассказывать истории из нашего общего детства. Мы не будем обсуждать школу, колледж (или где там он-я учился?), первую любовь и первое погружение в виртуальность. Нам, в общем-то…. совсем нечего друг другу сказать.
– Как так вышло? – бормочет Густав. – Какой странный феномен. Нужно обязательно куда-то об этом сообщить. Научный мир просто сойдет с ума.
Ну, или так. Или обсудить со мной будущую сенсацию. Это безопасная тема. Нейтральная. Будто взятая из учебников светских бесед.
Мой живот сжимается, и я начинаю ощущать нечто вроде тошноты.
Это тоже ненастоящее, заимствованное чувство. Такое же, как и все. У меня нет ничего своего – только отпечатки, бледные тени эмоций Густава Лейфа Линдхольма. Но если того Густава нет уже двадцать лет – вправе ли стоящий передо мной человек требовать его долги?
И так ли уж я обязан их отдавать?
– Не надо, – тихо говорю я. – Не надо никому говорить. Пожалуйста.
Он смотрит на меня с удивлением. Кажется, даже несмотря на приветствие и пару брошенных мной фраз, герр Линдхольм до сих пор не считал меня в полной мере разумным.
– Я не хочу, чтобы меня изучали, – продолжаю я. – Поэтому… давай все это останется между нами.
Густав молчит еще, по меньшей мере, минуту.
– Не хочешь… Чего же тогда тебе нужно?
Наверное, это очень забавно смотрится со стороны. Пятидесятилетний ты, пытающийся понять, что творилось… творится в голове у тебя тридцатилетнего. Полагаю, каждому хоть раз хотелось поучаствовать в подобном разговоре. Правда, особой благодарности на лице у Густава не видно. А я раздумываю над тем, как мог бы ответить на его вопрос каких-нибудь полчаса назад.
И понимаю: очень здорово, что он спросил именно сейчас.
– Жить. Просто жить дальше. Здесь, – отвечаю я. «Жить» – глупое, совершенно неподходящее слово, но я отчего-то