Эпиграфы к Эпилогу. Лавка дядюшки Лика. Мец

десятилетий, сменились поколения, газа, света и воды как не было, так и нет, но к этому все давно привыкли, еще до наступления мрачных времен. Хуже всего было то, что жители начали уже забывать настоящие цвета неба, травы и солнца. Да и звуки настоящей музыки тоже подзабыли – только дребезжание старого пианино, которое еще тогда перетащили в магазин, где к нему время от времени кто-нибудь подходил ударял по клавишам и в ужасе шарахался. Самое печальное, что все инструменты в деревне тоже перестали издавать нормальные звуки и ничего с ними нельзя было сделать – только кричали они как оглашенные, стонали или били глухо будто кузнечный молот.

      И вот однажды мимо деревни проходил паренек, зашел в магазин купить хлеба и молока, увидел пианино и спрашивает, можно ли к нему прикоснуться. Конечно, говорит продавщица, только осторожней, можете испугаться. Ничего, ответил паренек, справлюсь, а потом достал какую-то вилочку из кармана, стукнул по ней железкой и по магазину разнесся мелодичный звук. Целый день провозился он с инструментом, а к вечеру вся деревня собралась на пустыре – слух по дворам разнесся моментально. Вскоре на крыльце появился паренек, попросил нескольких мужиков помочь ему, они выкатили пианино на крыльцо, тот сел на стульчик и взял аккорд.

      Это были прекрасные звуки, но самое главное произошло вслед за этим – фальшивые краски исчезли, на небе зажглась настоящим цветом луна, заблестели звезды и впервые за много десятилетий теплые сумерки окутали деревню.

      А наутро паренек исчез. Все кинулись к продавщице, мол, чего это он, куда исчез, почему не остался? Ушел, говорит, много дел везде, сказал, и добавил, что таких, как вы – целая страна.

      ***

      Когда старый век закончился и начался новый, чистый и честный, многие вдруг поняли, что за наказание было ими пережито. Войны, ненависть, голод, разруха и нищета царили по всей Земле, а те, кто пытался донести слово истины, были изгнаны и оболганы. Звуки становились все тише, птицы почти перестали петь, листья и трава постепенно лишились изумрудного глянца, а океан – синевы, и даже солнце казалось почти погасло. Повсюду слонялись толпами серые людишки, выискивая необычные для себя цвета. Завидев любые оттенки красного, желтого или зеленого, они тут же выхватывали из глубин своих балахонов банки и кисти, и гасили эти недопустимые проявления свободы густыми мазками серой краски. Полки книжных магазинов заполнили серые обложки столь же серых авторов, пластинки серых исполнителей были оформлены теми же оттенками серого и только одному человеку было позволено одеваться в другие цвета. Впрочем, другими были сине-серый и серо-коричневый, но даже они выделяли его из толпы приспешников, одетых все как один в костюмы мышиного цвета.

      Однажды он, одетый по особому случаю в сине-серый костюм с тонкими прожилками коричневого, совершенно одурманенный лестью серых ничтожеств из своего окружения, вознамерился продемонстрировать всему миру