Кроме Осипа, сынка няньки Волоховой, доносчиков среди угличан не было. Кормилица Арина Тучкова служила царице Марии Федоровне верой и правдой, а прочие дворовые люди считали своей честью и долгом оборонять царевича. Они не лезли в дела Нагих, не наушничали, с дьяком и его людьми в откровенные разговоры не вступали. Если кто из них и видел, что Нагие с матушкой-царицей прячут царевича в дальних палатах, а гулять выпускают Ванятку Истомина в богатом платье, то молчали про то крепко.
Может, кто из угличан и догадывался, что Ванятке придется за царевича пострадать. Но дело это святое – за царскую особу жизнь отдать! Кормилица Арина Ванятку жалела, да и царица-матушка Марья Федоровна тоже немало слез над судьбой мальца пролила. Душа-то безвинная, младенческая! А что поделаешь – царевича еще жальче! Сохранить Димитрия надобно – для России! Сам же Ванятка об участи своей будущей страшной ведать не ведал и считал игру в переодевания и прятки, которую затеяли с ним взрослые, приятной и веселой забавой.
Наступили для Ванятки веселые дни, наполненные интересной и новой игрой: все ему кланялись да с дороги сторонились, иные даже «батюшкой» величали. Одевался он в то же, что и царевич, чисто да красно! Сидел за столом на высоком царевичевом стульце, и служили ему за трапезой кравчий[14] с расторопными слугами. А уж какими яствами баловали мальца – и пряниками в меду, и плодами заморскими сушеными, сладкими, и орешками всякими, и прозрачными желтоватыми сахарами! Потом их же дружку Митеньке, царевичу, в покои кушать носили…
Но забавнее и потешнее всех был странный белесый долговязый человек, которого привез Афанасий Федорович Нагой, одетого в мужицкий кафтан с чужого плеча и зачем-то с обманной бороденкой из мочала. Звали его Еремкой Горшим, а говорил тот Еремка и вовсе смешно: слова корявил, приквакивал да прирыкивал. Шут, верно, подумал было о нем Ванятка, да после скумекал: лекарь, должно быть, иноземец родом. Был он к Ванятке добр, все о здоровье расспрашивал, не болит ли, покушавши, животик, головка не туманится ли (а с чего бы – с таких-то харчей знатных!), заставлял язык показывать да глаза зачем-то смотрел, веки пальцами распялив. Царевича Митеньку он точно так же пользовал и перед едой заставлял обоих мальчиков проглотить какую-то маслянистую горькую водицу из склянки. Очень уж на вкус она была противна, но Еремка Горший им такие смешные рожи при этом корчил да забавные штуки из своего кожаного ларца показывал, что мальчишки только смеялись да пили.
Пить горькую воду аглицкий дохтур заставил и матушку-царицу, и ее братьев. Дьяк Битяговский часто навещал царицу с царевичем и все спрашивал: «Здорова ли Марья Федоровна, здоров ли царевич, не болеют ли ее братья?»