Разумеется, очень скоро я начинаю пить открыто.
– Со мной все в порядке, – говорю я Крейгу, Кристи и Дане. – Я выпиваю всего несколько бокалов за вечер.
Они молчат. Им и не нужно ничего говорить. За неделю я допиваюсь до чертиков. Каждое утро Крейгу и девчонкам приходится рассказывать мне о том, что я делала вечером. Я слушаю их со стыдливой улыбкой. Если не помнишь половину своей жизни, то к чему стесняться? Да и живешь ли? Так проходит еще шесть месяцев моей жизни – жизни вполовину. Это единственное, на что я способна.
Как-то в мае я просыпаюсь в полдень. В голове пустота, и страшно хочется пить. Я поворачиваюсь и вижу, что Крейг ушел. На подушке лежит записка: «Позвоню вечером!» Судя по тишине в доме, Дана и Кристи тоже ушли. В этом они отличаются от меня: мы пьем вместе, но Крейг и девчонки могут заниматься и другими делами. Я не такая. Я пью, а потом борюсь с похмельем. Это отбирает все мои силы. Я опускаю ноги на пол, натягиваю спортивный костюм и заворачиваюсь в одеяло. Медленно спускаюсь, хватаю бутылку с водой и банку арахисового масла и усаживаюсь перед телевизором. Стоит мне только устроиться поудобнее, до меня доносится запах окурков из полной пепельницы, и приходится бежать в туалет. Я стою на коленях, обхватив руками унитаз. Мне нужно избавиться от всего, и все будет в порядке. Меня сотрясают приступы рвоты, щекой я прижимаюсь к холодному сиденью. Когда рвать уже нечем, я пытаюсь вернуться на диван. Мне приходится держаться за стены и мебель, словно я мгновенно ослепла и постарела. Тошнота не проходит. Через два часа я точно так же сижу на полу, обнимая унитаз. Неожиданно я думаю, что вчера вечером моя грудь выглядела слишком пышной в обтягивающем топе. Я обхватываю одну грудь рукой и поднимаю ее. Слишком большая, слишком тяжелая, слишком мягкая. Вот дерьмо! Я снова прижимаюсь щекой к сиденью унитаза.
К