так высоко, что перескочил острия пик, не поранив брюха. Видно, Божий промысел был таков: оказаться свирепому бойцу в тележном круге, отбиться любой ценой. Ох, как завертелся его конь! Сразу видно, не в одной схватке принимал участие! Стрелы, копья, лезвия мечей и сабель отскакивали от его брони. А всадник на его спине крушил всё и вся огромной палицей. Твердята кинулся на врага, подставил под палицу тяжкий щит, и тот рассыпался в щепы после второго удара. Кованый обруч со звоном упал под ноги коням. Колос оскалился, завопил на противника, вскинул тяжёлые копыта, но вороной враг не отступил, кинулся в схватку, словно в воду, ударил копытами в бок. Колос покачнулся, и Твердяте с немалым трудом стоило усидеть в седле. Кони становились на дыбы, били друг друга копытами по нагрудникам. Колос ухитрился укусить врага за шею, нашёл же незащищённое место! Тот вскинулся, закричал, как ужаленный, затряс головой. Тут-то Твердята и ударил его всадника мечом поперек высокого шелома. Искорежённый доспех покатился наземь, обнажив голову витязя. Гневно сверкнули на Твердяту глубокие чёрные очи. Лицо всадника показалось купцу очевидно русским и смутно знакомым. Черноокий всадник ударил пятками коня, унёсся проч. А Колос завертелся в гуще разгоревшейся схватки. Степные всадники снова и снова накатываясь на цепь новгородцев, разорвали их строй. Схватка превратилась в резню. Запылал войлок, прикрывавший товар на телегах. Падали замертво новгородские дружинники. Твердятин меч оказался унесён степным конём – лезвие застряло меж кольчужных пластин раненного Демьяном Фомичом всадника, но новгородец ухитрился поднять с земли обронённую кем-то булаву. Не успел он нанести и дюжины ударов по головам и плечам, охваченных кровавым азартом врагов, как случилась настоящая беда. Кто-то вёрткий да цепкий, будто репей окаянный или шершень с огромным жалом, вскочил на круп коня, умастился у Твердяты за спиной. И как ухитрился-то поранить Колоска ножиком или шильцем? Бог знает! И рана-то пустяковая, но конь обезумел, взвился, запрыгал, как чумовой, скинул с себя безвестного вредителя, затоптал, забил копытами. Твердята, конечно, снова смог в седле удержаться, но булаву потерял. Между тем схватка стала утихать. Новгородцы несли ужасные потери, и степняки не столько уж с ними бились, сколько тушили горевшие телеги, желая завладеть добром. Твердята, едва совладав с конем, принялся оглядываться в поисках товарищей и оружия. Он выдернул из земли потерянную кем-то из караванщиков пику. Неподалёку, на окровавленной траве, он приметил иссечённое ударами тело лесника Силы. Борода его и усы слиплись от кровушки, руки сжимали поверженного врага в последнем, почти любовном, объятии. Лицо и уши степняка были искусаны, изорваны в клочья, на горле, между краем кольчуги и плюгавой бородёнкой, зияла огромная рваная рана. Твердята потянул на себя пику. Древко её оказалось скользким от крови.
– Беги, Демьян Фомич! – услышал он сдавленный хрип. – Добра уж не спасти, но коли жив останешься – ещё наживешь… Беги!
Твердята увидел Каменюку. Тот лежал на боку под одной из телег. Его мёртвый конь
