После первых литературных успехов, я возомнил о себе бог знает что. Но, оказалось, до официального признания еще ох как далеко. Я понял это, представ перед судом, обвинявшим меня в нарушении паспортного режима. Один кинопродюсер уговорил меня поехать в Гонконг – сниматься в его фильме. Выправлять документы на поездку пришлось бы очень долго, да мне и вообще могли бы в них отказать. Я решил обойтись без формальностей, но формальности без меня обойтись не смогли. Гонконгская полиция арестовала меня и препроводила в Хайфон. Кинозвездой я стать, увы, не успел. Судья-француз изъяснялся со мной через переводчика, хоть я и пытался отвечать ему по-французски. «Род занятий?» – спросил он меня. И когда я ответил: «Литератор», ему перевели: «Лицо без определенных занятий…»
Отшагал я по этапу в Хоабинь[2], отсидел свой срок. Тюрьма, вернее, люди, с которыми я там столкнулся, на многое открыли мне глаза, ну а потом – японская оккупация. Повсюду грабеж, насилие под восхищавшей кое-кого из наших националистов фальшивой вывеской «великой Азии». Страшный голод сорок пятого года. Мне до сих пор иногда снятся умирающие на улицах люди – как мумии с протянутой рукой…
Он помолчал, потер пальцем лоб и заговорил снова: «Ну, историю ты учил попозже меня; повторять ничего не буду. Скажу в двух словах. После того как Советская Армия разгромила квантунскую группировку и Япония была окончательно разбита, у нас началась мышиная возня вокруг печально знаменитого последнего императора Бао Дая. Возвращались старые колонизаторы. Все честные люди понимали: родина наша в опасности. И единственной силой, которая могла сплотить народ, повести его на борьбу, были коммунисты. Когда в августе сорок пятого победила революция, я понял, что чувствуете вы, русские, дождавшись, после долгой холодной зимы, весны и тепла. А потом второго сентября Хо Ши Мин прочитал в моем любимом Ханое, на площади Бадинь[3], „Декларацию независимости“. Это – самые важные, главные дни моей жизни…
И снова война. Но теперь уже – за мою революцию, и я ушел со всеми в джунгли. Там в сорок шестом вступил в партию. Работал, писал, помогал солдатам…»
(В джунгли, добавлю я от себя, ушел тогда со знаменитым Столичным полком и старший сын Туана. А сам он вскоре,