– Не съедим, – согласилась с ним царевна, – но отпробуем знатно. Угощайся. Что останется – пожертвуем богам; той же Афине… Ну, или служанки доедят, если боги побрезгуют.
– Угу, – замычал Николаич уже полным ртом (тоже чужим, кстати), – а ты давай, вещай!
– О чем? – открыла рот Кассандра.
Кошкин ловко заткнул его бедрышком каплуна, которое растаяло внутри само – не пришлось даже жевать.
– О войне и говори, – взмахнул он остатком бедра, словно дирижерской палочкой.
И Кассандра «запела». Видно было, что поговорить она любит, и что она тоже замечала и тщательно скрываемые смешки, и откровенное недоверие в глазах слушателей. Но сейчас такой слушатель был очень внимательным, а главное – не мог скрыть от рассказчицы своих эмоций. Кошкин и не скрывал – сначала своего восторга от совсем незнакомых, но таких замечательных кушаний, а потом и от рассказа, который медленно, но неотвратимо раскрывал перед ним картину вяло текущей войны, начавшейся («Кто бы мог подумать?», – иронично хмыкнул историк, чуть не подавившись огромным куском запеченной вепрятины) из-за женщины.
– Елены Прекрасной? – уточнил он, запив кусок божественно вкусным вином из бокала, поданного терпеливо ждущей за плечом красавицей.
– Ну, не такая уж она и прекрасная, – с хорошо заметным пренебрежительным оттенком заметила Кассандра.
Она попыталась сделать движение, которым огладила бы роскошные бедра, и не менее волнующие мужские взгляды груди. Но руки были заняты – недоеденным куском мяса и недопитым бокалом с чудесной мальвазией – и ей пришлось довольствоваться понимающим похмыкиванием Виктора Николаевича. На вопрос, который она прочла в этом явно одобрительном звуке: «По сравнению с тобой, конечно?», – она ответила царственным кивком: «Естественно!».
Царевна еще и подкрепила свое утверждение; еще одним сравнением:
– По крайней мере, из нас двоих мужи первой выбирают меня.
Кошкин едва не подавился – остатками вепрятины:
– Что значит мужи? Что значит, выбирают?!! А как же твоя девственность, воспетая в веках; как муж Елены, Парис?
– Парис, – теперь уже хмыкнула Кассандра, и добавила жестко и буднично, словно не говорила сейчас о единоутробном брате, – сдох Парис. Убит Филонтетом.
– Ага, – вспомнил «Илиаду» Гомера историк, – стрелами Геракла?
– Геракла? – рассмеялась троянка, – стрелы этого олимпионика давно истлели. Парису хватило обычной.
– И как же теперь Елена?
– А что Елена? – Кассандра на мгновение перехватила командование телом у зазевавшегося Николаича, и пожала плечами, – ее тут же пригрел другой мой братец, Деифоб. Ради статуса, если кто не понял. Но ночью ее греют совсем другие тела.
Кошкин вспомнил «тело», которое утащили стражники; спросить о его участи не успел.
– Ничего с ним не случится, – рассмеялась троянка, –