– Ну, что там насчет Аполлона, ну и… невинности, которую ты ему не захотела вручить?
Кассандра (если это действительно была она) нервно хихикнула:
– Вы что там, в своем непонятно каком году… действительно верите в богов? У нас в Зевса, Аполлона, Афину и их родственничков верит лишь чернь. И то, я думаю, потому, что так им легче жить – есть на кого свалить собственную неустроенность.
Кошкин опять вспомнил Гомера – то, как устами земных героев он поносит олимпийских богов:
Грозно меж тем на богиню вскричал Диомед воеватель:
Скройся, Зевесова дочь! Удалися от брани и боя.
Или еще не довольно, что слабых ты жен обольщаешь?
Если же смеешь и в брань ты мешаться, вперед, я надеюсь,
Ты ужаснешься, когда и название брани услышишь…
Виктор Николаевич покрутил точеной головкой, разметав по плечам роскошные светлые волосы, и решил, что такие сложные даже для абсолютного большинства его современников слова, сейчас произнесенные троянкой, его подсознание как-то трансформирует, подстраивает под себя; так же, как и Кассандра сейчас понимает его слова сквозь призму пролетевших тысячелетий.
– А какой, кстати, сейчас у вас год? – поставил он в тупик незримую собеседницу.
Та послушно что-то ответила, но на этот раз трансформатор речи не справился, прострекотал что-то неудобоваримое.
– Значит, – сообразил Кошкин, – наше летоисчисление никак не пересекается с вашим; у них нет общего знаменателя.
Он попытался быстро подсчитать – прибавить к тем годам, что прошли от рождества Христова… сколько? Какой момент троянской истории можно было взять за исходную точку? Он задал Кассандре теперь этот вопрос, одновременно давая ей достаточно степеней свободы для того, чтобы тело дочери царя Приама, наконец, скрылось под одеждами. Как оказалось, хозяйке тела никаких степеней не требовалось. Она звонко хлопнула ладоши, и в комнату вбежали весьма легко одетые девушки, которые бросились к ней (а значит, и к Кошкину) с какими-то тряпочками в руках. Будь Николаич в своем теле, он бы в панике скрылся за одной из дверей, что были плотно прикрыты за спиной. Но здесь и пока – по его собственному разрешению – командовала чужая воля. Она разрешила совершить с телом поочередно утреннее омовение, умащивание пахучими маслами, которое умелые руки совершили так быстро и воздушно, что и Кошкин, и Кассандра не успели даже возбудиться от этих прикосновений.
Там амброзической влагой она до малейшего праха
С тела прелестного смыв, умастилася