Мир прекрасный и ужасный. Разговоры о язычестве (2012—2016). Дмитрий Николаевич Герасимов

метафизического противопоставления с самих «начал» на «выбор» между ними в дальнейшем делает возможным его двоякое истолкование – не только как (1) исключительно символического противостояния духа плоти, но и как (2) их натурального противостояния в самой плоти и «по плоти» (где натуральное объявляется полновесным «символом» иного мира). Предельная метафизическая разделенность на духовное и природное (телесное) является исходным пунктом для христианства – не зря же порожденный гносисом «дух» становится Третьим Лицом христианской Троицы. Поэтому вытекающая из этой разделенности борьба символического (как бы греческого) понимания мироотрицания с его натуралистическим (как бы еврейским) вариантом является данностью, а не проблемой для христианства. Перед христианством не стоит вопрос – а возможно ли вообще такое противопоставление? Христианство ищет ответа на вопрос – как можно было бы их соединить, вернуть к утраченному «единству» исходной (в яхвизме) формы мироотрицания, как примирить непримиримое? И весь до крайности противоречивый, «дуалистический», непрерывно сам себя отрицающий дискурс христианства является по существу попыткой дать ответ на этот «невозможный» для яхвизма вопрос.

      Но такая двойственность христианства, его стремление объединить необъединимое становится объектом критики уже не только со стороны иудаизма, но и с обратной стороны – со стороны тех наследующих христианству религиозных течений, которые, руководствуясь центральным для христианства «гностическим» противопоставлением духа и плоти, тем не менее принимают только какой-либо один из двух возможных вариантов мироотрицания, склоняясь либо в сторону сугубо символического, либо, напротив, исключительно натуралистического его истолкования. С одной стороны, прямые наследники античного гностицизма постоянно нападают на христиан за их якобы чрезмерное увлечение «плотской», и вытекающей отсюда – аскетической, стороной действительности (хотя при этом сами же являются наиболее радикальными отрицателями «телесности», всячески восхваляя ее «смерть»! ). Хрестоматийный пример такой «окологностической» позиции – теософия философствующей девы Е. П. Блаватской, беспримерно озабоченной центральной для всего оккультизма идеей «единства» (противоположностей) и поиском надлежащего «третьего» элемента («абсолюта»), в котором можно было бы эти самые противоположности «примирить».

      С другой стороны – как раз те бесчисленные «изуверские» секты, которые обвиняют христианство уже в прямо противоположном «грехе» чрезмерного увлечения «отвлеченным» символизмом в понимании «духа», подчеркивают непреходящее значение самой плоти в борьбе с плотью же. Раз уж «вера без дел мертва есть» (Иак. 2, 20), то и бороться нужно не только с «помыслами», «страстями» и «влечениями», но и с самой телесной природой человека. Недостаточно только «теоретически» отрицать, обращаясь к мышлению или