«Я плачу только в подушку». Откровения «первой леди СССР». Екатерина Фурцева

не приспособлены. Японцы, как и положено капиталистам, заявили, что готовы переоборудовать сцены за наш счет. Я опешила от такой наглости и потребовала от Трояновского[62], чтобы он нажал на японцев. Что за наглость? Мы же партнеры, делаем общее дело, крепим дружбу между нашими странами. Нельзя же так себя вести. В результате договорились, что будем перестраивать совместными усилиями, с помощью наших специалистов, но за счет японцев. По приезде в Японию артисты начали болеть один за другим. Сказалась перемена климата. Лето – жарко, душно, а у них ангины. Я умоляла – не срывайте спектаклей. Это же такой позор, такой удар по престижу. Гастроли прошли гладко, ни одного спектакля не отменили.

      Под конец разговора Демичев вроде как в шутку спросил, кого бы я хотела видеть на месте Шауро. Наивный человек. Я давно на такие крючки не ловлюсь. Ответила, что мне все равно с кем работать. Теперь вся в раздумьях. К чему был этот разговор? Неужели в ЦК начинается новая возня? Демичев создает свою команду? Где ему. Он хоть и считается секретарем ЦК, но весу настоящего не имеет.

      Склоняюсь к мысли о том, что дело не в Шауро, а во мне. Думаю, что Демичев хотел показать, как он ценит мое мнение. Раз уж советуется со мной по поводу его кадров. Не иначе как будет просить о чем-то.

28 октября 1971 года

      После каждого заседания репертуарной комиссии горкома[63] мне приходится реагировать на «критику». В промышленности есть стандарты и коэффициенты. В искусстве их нет. Поэтому на комиссии можно всячески критиковать и репертуар, и театры вообще. Никто не сможет возразить. Критиковать выгоднее, чем хвалить. Критиковать означает проявлять принципиальность, бороться с недостатками. Борцы с недостатками делают карьеру гораздо быстрее тех, кто не борется, а работает. Увы, но это так. Тех, кто тихо делает свое дело, замечают в последнюю очередь. Пустая критика ради критики отнимает кучу рабочего времени. Управлению театров приходится собирать собрания. На худсоветах, вместо того чтобы обсуждать рабочие вопросы, обсуждают замечания комиссии. Каждое замечание вызывает обиды, театр начинает лихорадить. Тасуется репертуар, что тоже идет во вред делу. Как только наладится нормальный рабочий процесс, появятся новые замечания. И так без конца. Вся эта пустая «критика» организуется Шапошниковой[64]. Она меня ненавидит и всячески хочет мне досадить. Наверное надеется, что своими нападками сможет меня свалить. В глаза улыбается и льстит, но на заседаниях проявляет «принципиальность». Вражда наша началась на пустом месте, без повода. Зависть – вот единственная причина. Шапошникова мне завидует и потому так себя ведет. Я дважды пыталась поговорить с ней по душам. Пыталась объяснить, что, не конфликтуя друг с дружкой, мы сможем сделать больше полезного. Зачем нам конфликтовать? Какой смысл? Мы друг другу не конкуренты, дорожку не перебежим. Но напрасно я надеялась ее образумить. Мое поведение было расценено как проявление слабости. Шапошникова стала нападать на меня еще агрессивнее. Пришлось дать