Нововведения царицы Агафьи Семеновны нравились далеко не всем. По словам боярынь, мамок и сенных девок, москвичи между собой всерьез обсуждали возможность смены царем веры: дескать, как бы государь Федор Алексеевич не пожелал под воздействием жены-полячки обратиться в латинство. А еще государя и его молодую царицу сравнивали с Дмитрием Самозванцем22 и Мариной Мнишек. Эта молва не имели под собой никакой почвы: Грушецкие, несмотря на свои польские корни, были православными и сохранили свое православие даже тогда, когда служили литовским гетманам. Да и Федора Алексеевича никакая любовь не заставила бы изменить вере отцов, дедов и прадедов. Однако в народном восприятии поляки были прочно связаны с латинством, а доказательством сильного влияния молодой царицы на мужа служило, например, его решение заставить свое окружение сменить охабни на короткие (выше щиколотки) кафтаны. На самом же деле, на затею государя с одеждой повлиял князь Василий Васильевич Голицын, давно отказавшийся в обиходе от охабня. Но у народа на любой счет имеется свое мнение.
Почему же царь Федор после развитой Грушецкой женился на темной Апраксиной? Просто его уже съедала болезнь, и он торопился обзавестись наследником. Марфа же была избрана государем в супруги из-за ее внешнего сходства с умершей царицей Агафьей. Но, к сожалению, мечта Федора Алексеевича о сыне так и не сбылась.
Покои вдовой царицы Марфы Матвеевны соседствовали с покоями вдовой царицы Натальи Кирилловны.
«Хоть бы мачеха не появилась в сенях, – неприязненно подумала Софья. – Да и ее родичей мне вовсе не хочется встретить».
Царицу Марфу она нашла в светелке. Вдова Федора Алексеевича пребывала в обществе боярынь Арины Вельяминовой и Анны Полтевой. Они втроем занимались рукоделием – вышивали на пяльцах.
Расцеловавшись с невесткой, царевна сказала:
– Я потолковать хочу с тобой, Марфуша.
Она окинула пристальным взглядом боярынь, и те, не произнеся ни слова, покинули светелку. Царевна совсем не собиралась обсуждать с вдовой брата какие-то секреты, но Вельяминова и Полтева были ей неприятны уже тем, что могли быть тайными соглядатаями Нарышкиных.
– Здрава ли ты? – спросила Софья с деланной заботой.
Плачущим голосом Марфа начала рассказывать о своей горькой участи вдовицы. Ее прекрасные агатовые глаза наполнились слезами, а щеки налились краской. Царевна сочувственно кивала, испытывая при этом мстительное удовлетворение.
«Не о моем брате ты вовсе скорбишь, а о своей загубленной молодости. Вдова царя ничьей уже женой не может стать. А тебе, поди, желанна