Под крылышком Мельхиора Вольмара я стал жить во дворце Маргариты Наваррской.
Распахнув настежь окно своей кельи, раскрыв и разложив перед собой трактаты по праву, я слушал переливчатую песнь цветущей природы и с облегчением вдыхал свежий воздух. Погружаясь с головой в учебу, я выстраивал знания, собирал их вместе, находил взаимосвязи. Теперь я понимал, что четкие правовые нормы, позволяющие говорить о праве как о точной науке, можно оспорить, а значит, улучшить, – в отличие от схоластики, которую вбивали в головы в Монтегю. На прощанье мой друг Луи Терье, сын богатой матушки, подарил мне экземпляр трактата Сенеки «О милосердии», вызвавший восхищение Вольмара; чтение этого трактата помогло мне избавиться от терзавшего меня кошмара, в котором мне являлись Беда, Сегарелли и мой несчастный кузен. Я чувствовал, что здесь я стал иным. Здешние женщины и девушки, прогуливаясь, бросали на меня любопытные взоры. Как повести себя? Каким чувствам дать волю, когда каждое утро Марта меняет воду в моем кувшине? Марта была выше меня и тощая. Я разглядел только ее огромные серые глаза, ибо завеса белокурых волос струилась по плечам и, ниспадая на грудь, загораживала лицо. Когда наши взгляды встречались, возникало напряжение, исчезавшее только после ее ухода. Тогда мне приходилось покидать комнату. Не желая выходить на главную аллею, я быстро шел по краю разбитого в стенах замка фруктового сада, вылезал через потайной ход и бежал в раскинувшийся рядом лес, где росли старинные дубы. Там я падал на влажную землю. Является ли ежедневное смятение обычным беспокойством, с которым легко покончить? – спрашивал я себя. А может, это след, протянувшаяся борозда, которую сменяет сырая канава, где нам суждено увязнуть? Я понял, что не свободен от плотских желаний, однако каждая молитва, вознесенная под сенью листвы, помогала мне одержать над ними очередную победу. Я осознал, что отдых позволяет вернуться к божественному созерцанию; в Монтегю же, где изнуряли тело, чтобы окончательно заглушить его голос высокопарными литургическими песнопениями, отдыхать запрещалось. Умерщвляя плоть, слушать гуманистов было сложно, даже невозможно. Зато теперь мне стало ясно, что Бог обитает прежде всего в душе, что Ему не нужны посредники. Святой Павел сказал: «…праведный верою жить будет, а закон не по вере»[6]. Я подумал, что красота Марты превращала меня в того грешника, обетование которому может быть дано только по вере. Simul justus et peccator[7]. Так, в лесу, умом и чувствами я постиг то, что лютеранин Вольмар неуклонно внедрял в сознание: возможность быть свободным.
Войдя без стука и прервав мою работу, Вольмар с озабоченным видом велел мне быстро прочесть отрывок из письма, которое он только что получил от Лютера. Я даже не успел оправиться от изумления, вызванного прозвучавшим у меня в комнате именем, произносить которое долгое время не отваживались. «…Как можешь себе представить, дорогой Мельхиор, Цвингли и Эколампадий прибыли в Марбург, разъяренные, словно дикие звери, и в убеждении, что они раздавят нас в вопросе о теле Христовом в евхаристии.