– Ну, а по-моему, коли снимать – у меня: флигель пуст.
И повел прямоходом чрез копань: под флигель, к охлопочкам пакли; и видели: лаком флецуют, фанерочками обивают; и есть электричество.
Тителев что-то рабочим твердил, по фанерам ладонью ведя; Никанор же Иванович думал:
– Три!.. Но – сыроваты, без мебели; всякие – ну там – харчи-марчи выйдут; да и крышка гроба, – не рама при двери.
Как хины лизнул!
Видно, Тителев это весьма деликатное дело простряпал давно в голове, потому что обмолвился им, как решенным:
– Мне – что: даровые; не я оплачу: поручители; я получаю работки: статистику всякую, – ну-те!..
Какие работки, коль сиднем живет!
– Поручители – препоручили: эге! Мне и некогда. Вдруг:
– Церемонии – в сторону; выход единственный – дан: шах и мат!
Никанор же Иванович двинулся армией доводов: пенсии явно не хватит; квартира, прожитие: при Василисе Сергеевне; да – здесь; да – сиделка. Все духом единым, чуть-чуть обоняемым, луковым, выпалил: сесть на шеях у вполне благородных, допустим-таки, псевдонимов…; всучившись в карманы и ногу отставив, его доконал независимым видом.
Но Тителев крепкие зубы показывал:
– Гили-то, пыли – на сколько пудов разбросаете мне, Никанор?
И как плетью огрел:
– Коли выписал вас из Ташкента и высказал ряд оснований несчастие с братом считать угрожающим – есть основания мне поступать – так, как я поступаю, а вам поступать – так, как я предлагаю… Пошли?
Разрываяся трубочным дымом, как пушечным, – в копань шагал; Никанор же – в протесты.
И липа у дома оплакала: каплями.
Когда вернулися, Тителев о переезде – ни звука; он чистил бензином свои рукава: переерзаны.
Тупо в гостиной забили тюками; а – нет никого.
– Вы – не слушайте: дом с резонансами… – Тителев морщился. – Сядемте в шахматы?
Вдруг, отзываясь себе: в рукава:
– Основательная перегранка нужна: переверстка масштабов… Так, – брат, Харахор?
«Харахор», вставши взаверть и вынюхав кончик бородки, пихаемой в носик, – восьмерку ногами легчайшую вывинтил, пятя всю левую сторону груди и правой рукою заехавши за спину; бросился из дому –
– свертами!
Бросив курсисточку, кинулся он под трамвай: сам едва не погиб, пролетевшись по свертам, кидался сквозь уличный ряд; и кидался за ним через уличный ряд –
– кто-то –
– свертами, свертами!
Митенька
Горничная, Анна Бабова, дверь отворила корнету, его пропустив в локтевой коридор, дрябеневший заплатою:
– А?
– Ездуневич!
– Го!
– Ты – брат?
– Чорт!
– Я – брат!
– Гого!
– Брт… Чрт!
Так чертыхался в верблюжьего цвета исподних штанах, под подмышку подтянутых (видно, изделия из офицерского общества, что на Воздвиженке), – Митя, профессоров сын, здоровяк: рожа ражая; дернул рукой на верблюжьего цвета штаны свои:
– Так вот на фронте мы! И –