С той же пунктуальностью царь появлялся на заседаниях Военного совета. Сидел царь на этих совещаниях скромно, почти безмолвно. От вмешательства в обсуждение воздерживался, дяде своему не мешал, авторитет его перед генералами не ущемлял, выглядел рядом с ним, просто как почетный гость.
Невмешательство его в дела, впрочем, только кажущееся. За спиной Верховного идет возня. Под него подкапывалась верховная клика, возглавляемая Распутиным, вдохновляемая императрицей. Николай Николаевич не устраивал ее ни своим необузданным нравом, ни подчеркнуто проантантовской ориентацией, ни демонстративным презрением к обступившей царицу «плебейской швали».
У Николая Николаевича были основания терзаться раскаянием. Он сам лет десять тому назад помог сибирскому бродяге проникнуть царский дворец. На первых порах при своем появлении в Петербурге, констатирует Александр Михайлович, экс-монах «не имел более восторженных почитателей, чем великие князья Николай и Петр Николаевичи и их черногорские супруги Анастасия и Милица». Они-то в 1903 г. и представили старца императрице Александре Федоровне[176].
Когда же выяснилось, что подопечный вошел в самостоятельную роль и довольно непринужденно овладел ситуацией, дойдя до такой развязности, как обращение к их величеством на «ты», было поздно. Тщетно заклинал племянника дядя «прогнать гнусного мужика». Его Величество не только не внял этим уговорам, но и счел долгом досконально осведомить Григория Ефимовича о ненавистнических домогательствах своего дяди. «С тех пор, – отвечает Александр Михайлович, – Распутин не расставался с мыслью об отмщении»[177].
Как только сложилась благоприятная для этого обстановка – неудачи на фронте, перелом в настроениях двора в пользу сепаратного мира, противником которого был Верховный главнокомандующий, – старец дал Николаю Николаевичу бой и быстро сбил его с ног. Склока, в которой смешались и разнобой политической ориентации, и личная взаимная ненависть, кончилась тем, что 23 августа 1915 г., следуя настойчивым рекомендациям Распутина, поддержанным царицей, царь отстранил от должности дядю и назначил Верховным главнокомандующим самого себя[178].
Так и не успел Николай Николаевич осуществить свою заветную мечту, которой он еще в конце 1914 г. делился со штабными офицерами: «Буде Григорий Ефимович мелькнет в Ставке или хотя бы где-нибудь во фронтовой полосе, повесить его на первом же суку с последующим извинением перед царской четой за недоразумение, объяснимое условиями военного времени»[179].
В